Лоррен Фуше - Между небом и тобой

Да уж, быстро наш сынуля все сварганил. Если бы он сидел рядом, я бы задал ему перцу, не сомневайся! Ах, говнюк, бездарь, урод с претензиями, начальничек смехотворный, лис – скрытный и лукавый! Ты завещала ему половину своей части дома, потому что верила в него, Лу. Ты ни на секунду не могла представить, что он захочет от твоего наследства отделаться, вот что меня бесит. Ему не нужны деньги, он попросту выходит из игры. Он больше не вернется на остров и не будет заботиться о Помм. Он сжигает мосты. Он режет по живому. И осмеливается ссылаться на твое посмертное одобрение! Помнишь, как у нас на острове называют горожан, которые нарочно загаживают пляжи и тропинки в лесу? Колорадскими жуками! Твой сын – колорадский жук, Лу. Скажи, что ты мне изменяла, что в этом гнусном типе нет моей крови. Умоляю тебя, любимая, скажи мне, что он сын почтальона!

Звонит мобильник.

– Ну так что, долго нам еще ждать тебя в Пор-Лэ? – осведомляется наш друг Жан-Филипп.

Жан-Филипп – актер, он вылитый д’Артаньян, и у него редкостной красоты бас, просто чарующий, ох, до чего же я когда-то боялся, как бы ты в него не влюбилась. Стою растерянный, с телефоном в руке.

Разве уже вечер? Я и не заметил, как день прошел. Маэль и Помм у друзей. В доме тихо.

– Мы открыли шампанское, Жильдас с Изабель, Бертран, Фред, Жан-Пьер с Моник, Гюстав и Сильвия, Рената, Анн-Мари, все уже за столом, только тебя и не хватает. Чего тянешь-то?

– Скажи прекрасной Милане, что я дурак, причем усталый дурак. Но я правда хочу остаться дома…

– Если через десять минут тебя здесь не будет – приеду сам и вытащу тебя за шкирку!

Бегу под душ. Одеваюсь во что попало, набрасываю на плечи канареечный «жозеф». Мне стыдно за нашего сына, Лу. Твой отец жил в замке, носил сапоги для верховой езды и был достойным человеком. Мой жил в рыбацкой хижине, сапоги носил матросские и был не менее достойным человеком. Оба они были честными порядочными людьми. Сириан ранил меня в самое уязвимое место, в самое жизненно важное, самое драгоценное, он ранил меня в сердце. Если бы ты была рядом, ты бы меня успокоила, утешила, сказала бы, что он несчастен… А я бы тебе ответил: он давно уже не ребенок. Он отрезает Шарлотту от ее корней, он плюет на могилы предков.

– Ну наконец-то, ура-а-а! Жозеф! Жозеф!

Ядро товарищества Семерки встречает меня радостными криками. Как хорошо у Миланы, у нее всегда хорошо… В Париже, где Милана была представителем фармацевтической лаборатории, продукция ее фирмы мигом улетала, невзирая на цены. Она, как и я сам, как и Гюстав, родилась здесь, на Груа, а с Жаном-Филиппом познакомилась на вечеринке и сразу призналась ему, что не любит шумных сборищ, потому что родилась на маленьком бретонском острове. «На каком?» – спросил Жан-Филипп, и Милана ответила: «На Груа» – уверенная, что он впервые в жизни слышит это название. А он спокойно сказал: «Понятно, на острове Яна-Бера Каллоха». Жан-Филипп пришел тогда из театра, прямо после спектакля, в котором читал произведения этого барда, уроженца Груа, погибшего в 1917 году на фронте Первой мировой. Он тут же продекламировал ей строки о том, как у белого домишки поэта желтеет дрок, а вокруг простираются ланды, – и Милана не устояла.

Едим, пьем, мы – все вместе, мы – одно целое. Ровно в полночь семейные пары целуются, а друзья просто обнимаются. Анн-Мари смотрит на меня. Надеюсь, там, куда попадают после, ты сейчас желаешь счастливого Нового года на небесах ее Жаку.

Такси останавливается у терминала. Двадцатый раз перечитываю полученную утром от Федерико эсэм-эску: «Орли, терминал 3, с собой – паспорт, ручная кладь, на себе – красное белье. Обратно завтра утром. Не забудьте теплый свитер». Когда прочитала ее впервые, подумала, что меня разыгрывают. Во второй раз она показалась мне странной. На третий дико заинтриговала. После четвертого я позвонила друзьям и отказалась от встречи Нового года с ними, надела белье цвета амаранта и уложила дорожную сумку.

Сегодня свитер на его плечах оказался васильковым. Он забрал у меня сумку.

– Билеты я распечатал.

– Куда мы летим?

– Сюрприз.

– Вы играете в «Свидание неизвестно где»?

– Не понял.

– Это такая телепрограмма, в которой какую-нибудь знаменитость везут неизвестно куда встретиться неизвестно с кем.

– Я вас везу встретить Новый год в культовом месте.

Работа вынуждает меня много путешествовать. Я не раз побывала на международных кинофестивалях в Венеции, в Каннах, в Довиле, в Берлине, Торонто, на «Сандэнсе» [116] Американский фестиваль независимого кино «Сандэнс» проводится в городе Парк-Сити в конце каждого года начиная с 1985-го. в американском штате Юта… Куда-нибудь туда он меня везет, что ли?

– Нас будет много? Это будет классическая встреча Нового года с устрицами и фуа-гра? Или как у подростков – с едой из «Макдоналдса»? А может, как у хиппи – с этнической кухней?

– Увидите, – загадочно отвечает он.

Нас приветствует пилот, объявляет, что летим по маршруту Париж – Рим. Та-а-ак… Хлопнем пробкой от шампанского в Колизее? У фонтана Треви? Посреди руин исторического центра?

– Вы возвращаетесь в Париж завтра в семь утра, а я еду поездом в Венецию, у меня там после обеда совещание в университете.

– Первого января?

– Начинаешь всегда с самыми добрыми намерениями, потом все образуется само собой.

В салоне царит веселье, пассажиры готовятся к встрече Нового года, просят стюардессу принести белого вина.

– Надо смотреть в глаза друг другу, когда чокаешься, – напоминаю я, не добавляя: «иначе – семь лет без секса», как добавила бы ты, мама, но думаю именно об этом.

Такси катит через римскую ночь. Рассматриваю рекламу, елки, иллюминацию. Лампочки мигают. Здесь не так холодно, как в Париже.

Сочувственно спрашиваю водителя:

– Вам всю ночь работать?

– Нет, сегодня вы – мои последние пассажиры, поберегу машину.

Федерико объясняет: у итальянцев есть обычай в полночь выбрасывать из окон всякую рухлядь, во-первых, избавляясь от старья и освобождая место для новых покупок, а во-вторых, полагая, что наделают они в новогоднюю ночь побольше шума – тогда зло испугается, убежит и начнется новая прекрасная жизнь. Ну и из-за этого обычая ежегодно случаются беды, в частности – не со зла, конечно, но часто – бьют чужие машины. А еще есть люди, которые обжигаются или даже сгорают, балуясь с фейерверками…

– Понятно. А красное белье зачем?

– Такая традиция. В Новый год все женщины его надевают.

Водитель останавливается перед зданием, выкрашенным светлой охрой. От девяти букв над входом мое сердце бьется чаще. ЧИНЕЧИТТА!

Мы – перед студией, открытой в 1937 году, при Муссолини, мы перед целым киногородом, построенным затем, чтобы итальянские фильмы могли конкурировать с голливудскими. Все великие здесь работали – Висконти, Росселини, де Сика, Леоне, Бертолуччи, Скорсезе… Феллини снимал здесь, в павильоне под названием Teatro 5, двадцать лет. Студия закрыта, я уверена, что такси сейчас повезет нас дальше, но мы выходим. Из дверей появляется какой-то сложенный как гладиатор юный герой-любовник со связкой ключей.