Элисон Скотч - Теория противоположностей

Когда я замечаю Тео, он стоит напротив библиотеки и смотрит в телефон. На нем джинсы цвета хаки и голубая рубашка на пуговицах; он только что в качестве приглашенного гостя прочитал аспирантам лекцию «Искусство убеждения». Рукава он закатал и скорее напоминает студента, чем профессора. Начало июля в Сиэтле – чудесное время. Небо ясное, голубое, свежее; но все напоминает, что лето не продлится вечно. Не слишком жарко, не слишком холодно; воздух чист и заряжен оптимизмом. Деревья – словно из детской сказки; на территории студгородка они, полные жизни, склоняются над головой, укрывают от внешнего мира.

Я смотрю на Тео, пока он что-то рассматривает в телефоне, решает какую-то проблему, которая важнее меня, и я думаю: что случилось бы, скажи я ему «да» – тогда, в машине. Я, конечно, действовала импульсивно, но не могла же я взять свои слова обратно; а раз он не попытался меня убедить – я ждала, что он меня убедит, и тогда я соглашусь, – то не могла же я умолять об этом.

Увидев меня, он улыбается.

– Я был уверен, что ты придешь.

Я подхожу к нему.

– Честно говоря, я и сама была уверена.

На самом деле это не так. Я не была уверена вплоть до последнего момента. Я сказала бы ему правду, будь у меня достаточно смелости. Но ее недостаточно, поэтому я просто подхожу ближе и целую его в щеку. Он притягивает меня к себе.

– Хорошо выглядишь.

– Конечно, по сравнению с тем, как выглядела в походе… и на следующий день, завернутая в простыню. Ах да, еще в больнице.

– Тоже верно.

– Так что сейчас просто шикарно.

– Ты и раньше была классная, – он улыбается и поправляет очки.

– Ты врун несчастный, – замечаю я, и он улыбается еще шире.

– Красивый гипс.

– На нем радуга! – Я машу рукой у него перед носом.

– Здорово, – говорит он. – Пойдем.

– Куда? – интересуюсь я. – Я нигде не была.

– Давай пойдем куда глаза глядят, – он берет меня под локоть. – Давай заблудимся.

Существует секретный проход через студгородок – во всяком случае, так сказал Тео. Может быть, он просто пытается меня заинтриговать и закадрить, поэтому и ведет так называемой нехоженой тропой. Потому что никакой это не проход. Мы идем по пустынным дорогам, мимо административных зданий, мимо построек в изысканном готическом стиле – и наконец остаемся совсем одни. Изредка попадется студент или аспирант, кивнет – и нас снова только двое. Тео рассказывает мне, как обнаружил у себя рак – однажды утром, когда мылся в душе, а я ему рассказываю, что не знаю, куда катится моя жизнь (я и в самом деле не знаю, куда катится моя жизнь). Столько всего изменилось у него и, по сути, почти ничего не изменилось у меня. Мы не затрагиваем тему Шона, а я не смею спросить, как он сделал предложение своей бывшей невесте, если не верит в браки.

Я хочу спросить: «Значит, ты любил ее больше, чем меня? Значит, ты хотел жениться – только не на мне? Значит, ты думал, что не сможешь вечно любить одну женщину, а потом понял – сможешь, только не такую никчемную, не такую неуверенную в себе?»

Но я ни о чем этом не спрашиваю – так проще. Я все еще замужем, и мы просто выбрались на прогулку. Мы идем и идем, пока не оказываемся у озера Вашингтон. Уже смеркается, и солнце расцвечивает воду всеми цветами, какие только можно вообразить: розовым, алым, голубым, зеленым; они сливаются, и рождается волшебство. Проплывают две лодки, а следом – команда гребцов университета. Гремит голос тренера, слишком громкий для ее худенького тельца; весла и руки синхронно поднимаются и опускаются. Облокотившись на перила, мы смотрим на озеро и почти ничего не говорим – просто наслаждаемся прозрачным воздухом, солнечным теплом, радостной неопределенностью.

По каналу, ведущему в открытое русло, несется моторная лодка; три парня в ней пьют пиво и наслаждаются вечером. Заметив нас, один из них кричит:

– Эй, чувак! Чего завис? Целуй ее!

– Ну уж нет, – отвечает Тео.

– Давай-давай! – вопит парень.

– Думаешь?

– Вперед! – ревет другой.

– Да не надо! – кричу я. – Все хорошо!

– Можно и получше! – заявляет парень в лодке.

– Нет, правда хорошо! – Я чувствую, как краснеют мои щеки, а сердце начинает биться быстрее.

– Давай! Давай! Давай! – скандируют все трое в унисон. Тео пожимает плечами. Улыбается. И целует меня. А поскольку я стараюсь бороться с бездействием и, если уж совсем честно, – поскольку сама этого хочу, – я позволяю ему себя поцеловать.

Потом он проводит меня на стадион Хаски [23]– у него личное разрешение, потому что он как-то работал с командой, и мы вдвоем сидим на стадионе в пятьдесят ярдов, потому что можем себе это позволить. Стемнело, но огни горят, и я снова чувствую себя старшеклассницей, хотя, когда я была старшеклассницей, никто не водил меня на ночные стадионы. Я смотрю в небо, думаю о Шоне и вспоминаю правила нашего разрыва: никаких правил нет, и я могу вести себя как угодно, делать что захочу. Думаю о Ванессе и ее теории противоположностей, о том, как один порыв способен выразить наши желания и наши инстинкты – черт бы побрал философию отца! – именно то, чему нужно следовать.

Так вот, я сижу на стадионе в сорок пять метров и стараюсь не разрушить красоту момента.

Разговор сошел на нет, и Тео, опустив глаза, смотрит на свои руки; я тоже смотрю на его руки – узкие и очень красивые. Затем он приподнимает мой подбородок и говорит:

– Не знаю, был ли я когда-нибудь счастливее.

Я отвечаю:

– Не говори так. Я даже не знаю, что делаю.

Он опускает руку.

– А кто знает?

– Ты. Ты всегда знаешь, что делаешь. Поэтому у тебя так хорошо получается.

– Что получается?

– Жить. У тебя всегда хорошо получалось жить.

Он говорит:

– Не всегда.

Я достаточно хорошо его знаю, чтобы понять – он имеет в виду свое трудное детство, безразличных родителей, холодный дом, бесконечные дни, проводимые за закрытой дверью, в ограниченном пространстве. В конце концов он научился заполнять это пространство – помогая пожилой соседке, в одиночку развозя по домам мороженое. Детство Теодора осталось далеко позади, теперь оно даже не мелькнет в зеркале заднего вида. Другое время, другой человек. Я даже удивляюсь, как он еще помнит свое детство и уж тем более рассказывает о нем. Но, наверное, наши детские воспоминания – семена, из которых мы все прорастаем, как бы далеко ни вытянулись. Сколько времени понадобится моим корням, чтобы ослабить хватку?

– К тому же, – продолжает Тео, – лучше всего у меня получалось жить, когда рядом была ты.

Мне нечего ответить, поэтому я просто повожу плечами, но Тео не принимает такой ответ – на то он и Тео. Он вкладывает мою ладонь в свою, заставляет меня подняться и говорит: