Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

* * *

Я б рассказал, как это было

На протяжении веков.

Как пух летел с пуховиков

На все еврейские могилы.

Но для кого? Евреи знают,

А не евреям – до пупка

И наша с вами боль земная

И эта рифма, и строка!

* * *

И чего это погромщики вспаривают перины?

Ищут бриллианты? Чтобы «да» – таки «нет».

Сказать по-простому: это у них, как именины,

Сказать по-умному: такой менталитет.

Мне думалось – время, оно изменяемо,

Как-никак – его столько нащёлкал прогресс,

Но средь ближних моих всё больше невменяемых,

И всё гуще менталитета замес.

И рвут подушки громилы-мутанты…

Глупые! Ясно и слепцу при свете:

У еврея – главный капитал – не бриллианты.

Главный капитал у еврея - дети…

Каждому еврейскому «них ферштейну»

Сделать из Шмулика вот так не терпится,

Или физика Алика Эйнштейна,

Или скрипача Яшу Хейфеца.

Не всякий еврей банкир или заводчик,

Не всякая еврейка мадам-заводчица,

Но всем хочется счастья для дочек,

И для сыночков… А вам не хочется?

«не грохайте ногами, занавесьте окошко,

и посторожите вход у дверей,

кажется, Дина спит, моя крошка,

пусть ей не мешает свет фонарей».

* * *

Ты играй, моя гармонь,

Золотые планки!

Ты ходи-ходи, огонь

К мойше на свиданки.

Эх, топну ногой,

Да притопну другой,

Я жиду хребет порушу, -

Грех замолится за мной.

* * *

Ах, гармоника-гармошка,

Весёлая сила!

Отчего тебя, гармошка,

Мама не любила?

Как услышит твои трели -

Клич радиоточек,

Скажет тихо, еле-еле:

Выключи, сыночек!

Что её грезилось, печальной?

На Украйне город дальний?

Переливы, переборы,

Звон стекла ли, вопли своры?

Мама-мамочка, прости:

Раб заморочки,

Я тебе не посвятил,

Я тобой не освятил

Не единой строчки!

Знаю – праздные слова,

Все слова, что полова,

Если для любимых,

Ни потом, и не сперва

Мы не спели гимны.

Золотые зёрнышки

Все лежат на донышке.

* * *

Улица. Васька. У Васьки нож.

Васька с криком под гору бежит.

Улицу под Васькой бросает в дрожь.

Ваську сейчас лучше не трожь!

Сторонись любой, кто жизнью дорожит.

Васька у Йёськи подушку возьмёт,

Вася по батисту ножом полоснёт,

Вася из подушки выпустит пух,

Гуляй по ветру жидовский дух!

Девятым валом катит погром,

Погром обтекает Йёськин дом,

Там Васька свирепо стоит на крыльце:

Ножик в руке, пух на лице.

Гуляй, молва, веселись, братва:

Васька Йёську громит однова!

А Васька доволен: всё путём:

Беда миновала Йёськин дом.

* * *

О-хо-хо!.. Куда нам деваться

От наших еврейских бед!

- Йёся! Уже можно кончать волноваться?

Или пока ещё нет?

-Йёся, или ты не слышишь вопроса?

Смотрите! Молчит, как идьёт!

И почему это Дина, Йёся,

Лежит и совсем не встаёт?

Йёся белый, как поле таллита,

Слушает жену и не слышит.

Йёсино лицо слезами облито:

Его дочь, его Дина не дышит.

- Дина! Уже можно, уже вставай!

Они уже не ходят сюдой!..

А на крыльце стоит, как мёртвый припай,

Спаситель их, Васька-гой.

Отступление

Пропади оно всё прахом!…

Смерть не всякая по мне.

Хуже нет, чем смерть от страха

Наяву или во сне.

Жизнь не всякому по силам,

Не любому по плечу.

Наши трепетные жилы –

Дань– врачу и стукачу.

Я не самый из десятки

Храбрый, - страх и мне знаком.

Но во дни тревожной схватки

На меня в своей раскладке

Полагался военком.

И я нашивал погоны,

И грузился в эшелоны,

И на зычный клич трубы

Я, презревши сердца звоны,

Сам пример для слабых был.

Но страшней любого страха

Страх земного бытия.

Жизнь – и дыба в нём, и плаха,

И на лобном месте – я…

Жизнь не всякому по силам,

Лично мне не по плечу,

Как играют струны-жилы, –

Я, пожалуй, умолчу.

Пропади оно всё прахом,

Всё, чем стоит дорожить, -

Нет страшнее в жизни страха,

Чем безумный ужас жить.

* * *

Прошумит ли дождичек, -

Радугу раскинет,

Радугу раскинет,

Да не для нашей Дины.

Пролетит журавушка, -

Перышко обронит,

Пёрышко обронит,

Да не для нашей дони.

Песня колыбельная,

Да весна капельная.

Ищут счастья в поле,

Да не по нашу долю.

* * *

Глух эфир. Молчат экраны.

Спать бы… Да не в козырь спать.

Разбрелись мои бараны, -

Их считать – не сосчитать.

За тебя, моё местечко,

Не замолвил Б-г словечко,

Даром, что еврейский Б-г!

И хотел бы, да не мог!

Здесь сильнее всех урядник,

Разводящий у судьбы.

Им и выпасен волчатник

Для погрома и гульбы.

Так случилось, так сошлося, -

Что поделать! Вэ из мир?

Боль свою уйми, Иося,

Тихо, смирно смерть прими!

Йёся шеей грустно вертит,

Йёся бьётся о плетень…

Он бы принял, да у смерти

Не приемный нынче день.

* * *

Ходят евреи тудой и сюдой, -

В Израиле на них нету квоты.

И многие из них, конечно, с бородой,

Как их бородатые анекдоты.

Старый-престарый еврейский анекдот.

Какой? Есть разница? – Не этот, так тот.

Дело не в анекдоте. –

В народе!

То, что у нормальных людей неприятность,

У еврея – повод для шутки.

Наши остроты - это наша кратность

Лихолетиям нашим жутким.

В просветах бед – юмора бред.

Но еврею он – как замерзшему плед.

Как для гончей – след. Как в пост – мясоед.

Как счастливый билет. Как в тоннеле – свет.

То, что на обычном лице улыбка,

На Йёськином лице – гримаса.

Ушами колышет, как плавниками рыба,

И лыбится! – Ну, что за раса!

- Йёся, шалом, как дела?

Отвечает: - Вы будете смеяться,

Но Розочка, жена, тоже умерла…

Ну, не смешно ли? С кладбища шла…

- Шлимазл! Не делайте паяца!

А Йёся смотрит странно так,

И колокольчиком в руке, - бряк, да бряк:

- У вас не найдётся пушинки клок?

И протягивает ведро и дырявый мешок.

- Йёся, зачем тебе столько пуха?

Интересуются за Йёсю два лапсердака.

Йёся бормочет, косит исподтишка:

- Поменьше - на подушечку, Диночке под ухо,

А побольше – для Б-га, на облака…

Спрятаться, спрятаться, цукете, земеле…

за облачком, за облачком, за белым пологом.

Разве можно видеть эту землю

и продолжать оставаться Б-гом?

Отступление

Путешествую в себя,

В свою память, в своё детство,

Может, там найдётся средство

Жить, о павших не скорбя.

Там, где нежилась мечта

Тихо будущего возле

Разграничила черта

Мою жизнь на «до» и «после».

То, что было до меня,

Мне поведала родня,

А что сбудется за мной,

Сгинет, как росинка в зной.

То, что было в жизни «до», -

Как счастливое лото,

А что «после», – просочилось

Как вода сквозь решето.

То, что было после, боль

Перемешана с надеждой…

И живу я дымом - между