Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Вот дорога, которая ведёт к Храму.
А вот я, идущий по этой дороге.
И сворачивать не надо, - всё прямо, и прямо, -
Не уставайте, ноги!
Трудна дорога сквозь указатели и стрелки.
Булыжник отшлифован предыдущими ходоками.
Я исполнил все дела, прошёл все переделки,
Душу разбил о людей, и сбил ноги о камень.
Я шёл, я полз, я карабкался много лет,
И всё в гору, - ведь храмы ставят на возвышении…
И вот я дошёл. А Храма – нет!
Нет!
И уже поздно думать о возвращении.

Мой добрый друг, душа болит:
Ко мне подлец благоволит.
Он мне признанья расточает,
Ко дню рожденья шлёт поклон,
Он говорит, – души не чает
Во мне… А я … а я смущён.
Смятён. Подавлен.
Так без стуку,
С улыбкой роковою в срок
Несчастье входит на порог,
Свою протягивая руку…
Пусть будешь жизнью трижды бит,
За принципы заплатишь кровью,
Пусть нам не лучшее грозит, -
Нас ненависть не оскорбит,
Но можно оскорбить любовью.

Мы все уходим в землю,
Как зерно.
И каждому ростком взойти дано,
Чтоб в жизни той, неведомой, другой
Берёзкой стать,
Цветком,
Или травой.
А мы добры и злы,
И всякий раз
Восходит к жизни то, что было в нас.
Никто не скажет про себя: я плох.
Но отчего растёт чертополох?

Капля слезой ползёт по стеклу машины.
Вещи тоже умеют плакать.
Оттого, что дождь.
Оттого, что любят их только за удобства.
Оттого, что делают их похожими друг на друга,
Как капли воды.
Как капли воды,
Которыми плачут машины,
Когда идёт дождь.

Платная стоянка за железной оградой.
Похожа на погост для автомашин.
Аура утраты.
Марево размытых сумерек над омертвелым рядом.
За оградой тын.
Неровные пунктиры стандартных ромбиков.
Преимущественно серых. От цвета, или пыли.
Подобие надгробий, или правильных холмиков, -
Страна упокоившихся автомобилей.
Стоят месяцами. Неделями.
Напоминают забытые памятники.
Порой сторожа промаячат тенями, -
Бывшие инженера. Грамотники.
Стоят, железные. Времени не ведая.
Падает чёрный снег. Осыпается пыльная сирень.
Никто не навещает их и не проведывает,
Даже в родительский день.

Легенда есть: деревья шли с болота.
Сквозь хляби шли, сквозь пыль, туман и зной.
Весной к обрыву вышли все, и с ходу,
Как вкопанные, встали над рекой.
И – нету ни следа от прежней пыли,
Ни ржавчины на бархатных стволах!..
И тихо, потрясённые застыли
И замерли в плывущих облаках…
Вот так и мне б! Пусть мёрзнуть, пусть пылиться,
Но чтоб в конце, как веткам над водой,
В твоих глазах кристальных отразиться
С такой же первозданной чистотой.

Очи выжжены, сухи,
Как обрыв, бездонны:
Шепчут истово стихи
Девочки-мадонны.
Стала духом твердь и плоть,
Нимб вокруг сиянием, -
Хоть в святые двигай, хоть –
В жертву, на заклание.
Рядом, с пеною у рта,
Мальчики горючие,
Как с трамплина, с рифмы в такт
Падают в падучую.
Я завидую таким,
Нынешним и бывшим,
В дебрях солнечной строки
Истину добывшим.
Я и сам бывал шальной,
Наглотавшись рифмы,
Киль покуда подо мной
Не вспороли рифы.
И тогда не ведал я,
И теперь не знаю,
С чем стихию ту едят,
Чем запивают…
Вся поэзия – враньё,
До последней строчки.
Тот, кто верует в неё,
Родился в сорочке.

Подметать дорожки, иль не надо?
Вижу: вот опять, сусально чист,
Золотой, козырною наградой
Падает под ноги жёлтый лист.
Ходит дворник, нанятый философ,
Ходит, не по-дворницки одет,
Озадачен мировым вопросом:
Подметать сегодня или нет?
Нет, конечно…
Мимо синей ели
Вьётся лента – рыжая река,
Выйдя из последнего витка,
Жёлтый лист ложится на качели,
И качель качается слегка.
По зелёной брошенной веранде
Я бродил не в паре, не в толпе,
Сам с собой играл на биллиарде,
И, грустя, проигрывал себе.

Я слышал быль про чудака:
Ходил чудак на птичий рынок,
Вступая в странный поединок
С тузами птичьего лотка.
Он, говорят, скупал там птиц,
И тут же, отойдя в сторонку,
Их выпускал, глядя вдогонку
Из-под прищуренных ресниц.
Над ним смеялись, но не зло,
И старики, и малолетки,
А он, сломав пустые клетки,
Прочь уходил без лишних слов.
Такая быль про чудака!
Поддавшись лубочной картинке,
И я купил двух птиц на рынке,
Чтоб запустить их в облака.
Я изгонял щегла из клетки,
Но улетать он не хотел,
Сидел на высушенной ветке,
Клевал пшено и песню пел.
И рядышком другая птаха –
Ни ожидания, ни взмаха,
Хоть я шептал ей про свободу,
Про вольный лёт под небосводом…
Смеялись рыночьи тузы,
Пшено кидали на весы…
Чего-то, братцы, тут не так…
А, может, это я чудак?

Я в землю закопал кирпич,
Полил водой потом.
Сосед сказал: - «Какая дичь!».
Однако, вырос дом.
Я прут железный прикопал,
Другой пристроил рядом,
Водою тёплой поливал
И – выросла ограда.
Посеял как-то я пятак
На старом пустыре,
А откопал с кувшином клад, -
Монеты в серебре.
Воткнул трубу – растёт фонарь,
Ткнул палку - столб растёт…
Сосед, угрюмый, как январь,
Глаза косит: - «Везёт!»
Иззлился на меня сосед:
Сажает лук он много лет,
Но в огороде у него
Не вырастает ничего!
И он причину всех невзгод –
Меня и день, и ночь клянёт.

Я хитроумный Одиссей,
Я прожил жизнь среди морей,
Опять плыву навстречу ей,
Судьбе несбывшейся моей.
Команда ждёт, куда сверну,
Какую выберу волну?
Матросу каждый берег друг,
Какой же мой из этих двух?
Но виснет Сцилла над бортом,
Харибда рядом – на другом…
Куда же ткнуть моё весло?
И слева зло, и справа зло.
И - ни причала моряку,
Ни передышки на бегу.
И на виду у всех друзей,
Прикручен к мачте Одиссей…
И слева зло, и справа зло.
Опять, старик, не повезло…
Бежит галёра весело…
Я на дрова рублю весло.