Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

И, надеюсь, ничего не звучало фальшиво.

Музыкант был пройдоха, я – инструмент,

Музыкант дал дуба, а во мне всё ещё живо.

Такой наивный прозрачный пацан,

Преданный маршам и дорогам пройденным.

Больше всего я любил барабан…

Мной были довольны - и вожатый, и родина.

Мне не ведом нотный канон,

Но лейтмотив я усвоил нелживо:

Выше искусства петь в унисон

Искусство не петь фальшиво…

* * *

Под библейскими оливами,

Под израильской сосной,

Солнцем праведным палимая

Память спит посмертным сном.

Только боль её разбудит,

Только боль её остудит.

Где-то лист осенний кружит,

Ходит осень по грибы…

Прошлое в лакеях служит

У заложницы судьбы.

* * *

Луна над холмами жирною дыней

Плывет, жирнее всех дынь.

Какие святыни в голой пустыне?

Жаждущий чуда – остынь!

В кипарисах мне грезятся ёлки,

А в холмах – за увалом увал –

Убегающий в сумерки долгие

В малахитной оправе Урал.

Будь в пустынной унылой сиротности

Хоть намёк на родной силуэт, -

Не искал бы я сходства и сродности

С той землей, где меня уже нет.

3 ноября 2001 г.

***********************************************************************************

Приложение-2

* * *

Откуда мы, кто мы, куда идём?

Голгофа впереди, позади Содом.

Жизнь еврея – то гроза без грома,

То грозу предвещающий гром.

Души наши – пугливые гномы

В застенках памяти ночью ли, днем -

Или вспоминают минувшие погромы.

Или ожидают грядущий погром.

Зажмурься? И назад не гляди?

На каждом из нас – коростой галутца.

Порой, чтобы знать, что ждёт впереди,

Стоит назад оглянуться.

* * *

Ведь зачем-то придумано слово «навет»!

Как ещё обозначить подлог,

По которому злоба две тысячи лет

Собирает кровавый налог?

Для чего-то придумано слово «тоска».

Чем ещё обозначить беду,

Ту, что бьётся веками, как птица в силках,

У злорадных зевак на виду?

И зачем-то придумано слово «хохмач»! -

Для того, чтобы преодолеть

И навет, и поклёп, и изгнанье, и плач,

И беду, и галутную клеть!

* * *

Евреи, с чего вы ногти грызли,

Стараясь попасть в струю?

Вы лезли устраивать чужие жизни,

Не умея устроить свою.

Кому вы костыль, кому – порошок,

Кому посошок, а кому и горшок,

Но от вас всё равно ждут подвоха,

Потому что, чем с вами будет хорошо,

Лучше без вас, даже если плохо.

Ах, аиды, так много клякс

Хранит на себе наш таллит!

Даже главный еврей по имени Маркс,

И тот был антисемит!

А между тем, русский поэт, -

Говорил, - он других был мудрее, -

Страшно подумать, чем был бы свет,

Когда б не было на свете евреев.

Мир бы остался без кожи, нагим

Без них, но не радуйтесь, евреи.

Мы для него всё равно враги,

Ну, не враги, так сродни сабареи.

От нас у них чешется, то тут, то там,

(А чесотка – таки это горе.)

Хотя свои лишаи они возят к нам,

Лечить, – на Мёртвое море.

Может быть, хватит? Как говорят, генук

Ковать чужое счастье?

Отныне каждого энтузиазма пук

Дайте нюхать собственной власти.

.

Теперь у вас всё – от свобод до Иерусалима.

Свой порог, своя лавка и печка.

Гуляет мишпуха, и вирус олима,

Даст Бог, не заразит этого местечка.

* * *

М. Л. Ш.,

Профессору, основателю и руководителю клиники

Белоснежные палаты

Пахнут хлоркой и лекарством.

Здесь простые гиппократы

Коронуют жизнь на царство.

Утро. Солнышко с орбиты

Смотрит в окна. Час цейтнота.

И профессорская свита

Совершает круг обхода.

Средь больных нашедший место,

Многих прежних бед виновник,

Весь в наколках, как реестр,

В блок доставлен уголовник.

Бывший…Он лежит в палате,

Как король на именинах,

И ему вниманьем платит

Мировая медицина.

Он спасен был на неделе,

А теперь надеждой робкой

Жилка бьётся еле–еле

Под блатной татуировкой.

Ординатор шепчет шефу,

Близ постели стоя с краю:

Шеф, я враг пустому блефу,

Но…больного мы теряем.

Свита нервно хмурит брови,

Шеф ломает сигарету:

Нужно дать больному крови,

А в больнице нужной нету…

И уже в углу палаты

Наготове занавеса…

- Сам я крови сколько надо

Дам ему, - сказал профессор.

Кроме – некому. В округе

Эта группа крови - редкость…

Не спасут его ни други,

Ни подельники, ни предки.

И профессор, как сигнальный

Жест, с небрежностью галантной

Расстегнул манжет крахмальный,

Запонкой свекнув брильянтной.

2.

Выжил вор, - такое счастье:

(Бог хранит не только пьяниц) –

На щеках, как пред причастьем,

Рдеет розовый румянец.

Он лежит, как фриц под Ельней,

Но острит с сестрою строгой:

- Что-то в вашей богадельне

Жидовни пархатой много.

А сестра, без предисловий

Отвечает: умный очень,

И в тебе еврейской крови

Нынче много, между прочим.

Может, поубавишь гонор?

Вдруг, да станешь помудрее:

Сам профессор был твой донор,

Он ведь тоже из евреев…

3.

… Как ты думаешь, читатель,

Ты, что всех мудрей на свете,

Что счастливый наш страдатель

Прошептал: «О, благодетель?»

Нет!…- вскричал он, - матом кроя

Докторов, - и в пень, и в кровлю… -

Не хочу жидовской крови

И жидовского здоровья!

Лучше смерть! – и к окнам с круга

Рвётся в тёмном кураже…

А ведь твёрдо знает, сука, -

Он – на первом этаже.

В шоке все – клиент крутенек!…

Только старенькая няня

Говорит, тряхнувши веник:

Напужал погоду Ваня!

Шустрый пестик быстро вянет. –

Пошумит и перестанет.

Тут была одна красотка.

То ли блядь, то ль патриотка,

Отказалась от врача.

Где она теперича?

Впрямь, к ночи примолкло лихо,

Притомилося, видать.

Лишь сказало тихо-тихо:

- Где мой ужин…вашу мать!

4.

По родной земле российской,

Приводя в восторг народы,

Ходят бойкие расисты

Под названьем «патриоты».

Те из них, кого знавал я,

А знавал я их навалом,

Был – кто шулер, кто кидала,

Кто алкаш, кто вышибала.

Как они тянули выи

На собраньях и на сходках

К потом пахнущим витиям -

К патриотам, к патриоткам!…

Я нажрался ими – вот как!

…Я сочувствую герою -

Был он умница, и мастер.

…Трудно жить душою вровень

С козырями чёрной масти.

Верный клятве Гиппократа,

Жил, метался, неприкаян,

Он больных лечил, как брата,

Зная, что ни брат, - то Каин.

Нам назначенные роком,

Трутся каины под боком…

Где же Авель? Он поныне