Июнь Ли - Добрее одиночества

– Неужели я такую важную вещь прослушала? – спросила она Дядю, но он заверил ее, что и сам ничего такого не слышал.

Тетя спросила Жуюй, и она ответила, что тоже не знала о таком намерении Шаоай, если оно было. Может быть, в глазах Шаоай Жуюй была кем-то вроде тех птиц, что занимают чужие гнезда; но эта мысль не заставила Жуюй испытать сожаление и не уменьшила ее облегчение от перспективы получить спальню в свое полное распоряжение.

Когда кончали ужинать, Шаоай вернулась и с жестким лицом объявила, что решила в этом семестре ездить на занятия из дома. Дядя и Тетя нервно переглянулись.

– Кто-нибудь из начальства говорил с тобой? – спросила Тетя.

– Нет.

– И что это значит? Что все будет хорошо?

– Ничего никогда не будет хорошо, если тебе интересно мое мнение, – отрезала Шаоай.

– Но университет… они… они тебя… – Тетя тщетно пыталась подыскать слова.

– Тебя беспокоит, что меня исключат? И я не получу диплома, не устроюсь на службу и вечно буду жить за твой счет? – спросила Шаоай. – Я вот что тебе на это скажу: на свете происходят вещи и похуже, чем не получить бесполезный диплом по международной торговле и отношениям.

Тетя и Дядя проводили взглядами Шаоай, метнувшуюся в спальню. Была бы в ней дверь, подумала Жуюй, Шаоай хлопнула бы ею, разыгрывая свою драму как положено, и, словно Шаоай пришла в голову та же мысль, она вышла из спальни, сказала, что в доме душно и она выйдет прогуляться. Тетя посмотрела на часы на стене и хотела что-то сказать, но не стала, увидев, как Дядя еле заметно покачал ей головой. Секунду спустя дочь хлопнула входной дверью; колокольчик на ней, никем не придержанный, бешено закачался.

Никто не проронил ни слова, но затем Тетя, подняв глаза и встретившись взглядом с Жуюй, вздохнула и пожалела вслух, что они с Дядей не смогли обеспечить ей более спокойное житье, что Шаоай так вызывающе себя ведет.

– Знали бы твои тети, какие мы плохие родители, не послали бы тебя сюда, наверно, – сказала Тетя с удрученным видом.

– Для каждой семьи написана своя книга испытаний , – промолвил ее муж, глядя на Жуюй участливо, побуждая ее согласиться с ходячей фразой, что она и сделала, сказав, что Тетя не должна так переживать, что все в конце концов образуется.

Очень желая поверить кому-то – предпочтительно не мужу, – Тетя, похоже, ухватилась за слова Жуюй и повторила изречение, словно, успокоившись благодаря собеседникам, захотела внушить им в ответ еще большее успокоение. Когда из комнаты Дедушки, который еще не ужинал, послышались требовательные звуки, Тетя встрепенулась и взялась за дело. Дядя с нежной печалью смотрел, как она наполняет миску жидкой кашей и добавляет сверху мягкий ферментированный тофу. По крайней мере, подумала Жуюй, у нее есть он, а у него она, они могут держаться друг за друга, как держатся ее тети-бабушки.

Когда Тетя вышла из комнаты, Дядя сказал, обращаясь к полупустым тарелкам:

– Очень мило с твоей стороны, что ты такая тактичная.

Жуюй невольно усомнилась, что Дядя, который очень редко начинал разговор, сейчас говорит именно с ней. Она посмотрела на него, но он только улыбался, глядя на остатки еды, как улыбался, когда соседи дразнили кого-нибудь во дворе или когда Тетя жаловалась на погоду. Жуюй не была уверена, что он ждет от нее ответа.

– Шаоай с самого начала была своенравная, – продолжил Дядя. – Трудный ребенок, прямо скажем. Мы разговаривали с Тетей про второго ребенка, она хотела, но я был против, мне подумать было страшно, что придется пройти через все еще раз.

– У вас мог родиться кто-нибудь с другим характером, – сказала Жуюй. – Я слышала, что у одних и тех же родителей могут быть совсем непохожие дети.

Дядя вздохнул.

– Нам многие это говорили, но я не верил. Честно говоря, я жалею теперь, что был такой упрямый. Если бы мы завели второго, сейчас нам, может быть, легче было бы, как ты считаешь? По крайней мере Шаоай бы училась быть доброй к младшим. Нам очень грустно, что она не приняла тебя как члена семьи.

Жуюй покачала головой, словно давая понять, что это не имеет значения. Если бы у Дяди и Тети был еще кто-нибудь – мальчик, скажем, – ее тети-бабушки, скорее всего, сочли бы эту семью неподходящей для Жуюй и отправили бы ее жить в другое место, к другим людям… но все это пустые, бесполезные мысли. Она встала и сказала, что уберет со стола, если Дядя не будет доедать.

Последние дни лета, как всегда, были солнечные. Августовская жара, хоть и сходила уже на нет, была все же достаточно сильна, чтобы создавать иллюзию нескончаемости минуты, дня, времени года. Цикады, упрямые создания, долгие годы прожившие под землей, не желали покидать своих постов на деревьях; но дни их были сочтены, закат глушил их песни и приносил, наряду с первым прохладным дуновением, осенний стрекот сверчков.

Один лист падает, и знаешь, что осень настала ; утром в последний день августа Жуюй услышала, как во дворе бабушка Бояна, беседуя с соседкой, вспоминает эту пословицу. Смена времен года, судя по всему, пробудила в людях сентиментальность, все как будто готовились к тому, что некая их малая часть умрет, как умирают летние существа. Арбуз Вэнь, услышав слова пожилой женщины, затянул фальцетом отрывок из оперы, где старый военачальник горюет о дереве, одряхлевшем за пятьдесят лет его службы; близнецы Вэня пустились передразнивать отца из-за сетчатой двери, а потом захихикали, оборвав представление и уменьшив печаль.

Подожди немного, не раз говорили Жуюй соседи, ты полюбишь пекинскую осень. Или же: дождись осени, и ты полюбишь Пекин. Идея, что можно полюбить место или отрезок времени, была нова для Жуюй; она, может быть, переварила бы это лучше, не будь все убеждены, что ее чувства должны быть именно такими. Время года было для нее временем года, не больше и не меньше, потому что так воспринимали время ее тети-бабушки, каждый день был для них копией предыдущего; а место – любое место – было всего лишь частью пространства, дающей тебе пристанище на пути от начала к концу. Лишь на театральных подмостках старик может положить руку на шершавую кору дерева и предаться печали из-за своей грядущей смерти; в реальной жизни, если человек горюет о себе, это горе так же бессловесно, как тусклый свет в глазах Дедушки, который лежит в застойной лужице дней, скопившихся вокруг его умирающего тела.

Утром 31 августа Боян прикрутил аккордеон Жуюй сзади к своему велосипеду, а Можань, перекинув ногу через раму, ждала, пока Тетя кончит говорить с Жуюй и та сядет на багажник. Для поступающих в старшую школу это был день регистрации. Вдобавок к заявлению Тетя дала Жуюй записку о том, что после регистрации она должна зайти к учителю музыки.

Школа № 135 занимала территорию при бывшем храме. В обширном дворе, похожем на парк, там и тут высились старые вязы и тутовые деревья, ухоженный некогда сад посередине давно зарос дикими цветами и плющом. В несколько рядов стояли грубые одноэтажные кирпичные учебные и жилые корпуса сравнительно новой постройки, придававшие всему здесь вид наспех спланированной народной коммуны. Сам же храм, который занимали администрация и учителя, был разделен на два уровня и разгорожен тонкими стенками на кабинеты, однако первоначальная архитектура давала себя знать высокими потолками, круглыми деревянными колоннами и длинными узкими окнами. Внутри стоял вечный полумрак; старая деревянная обшивка стен и потолков была выкрашена в темно-коричневый цвет, пол был тоже старый – кирпичный, серый, неровный и кое-где подцементированный. В коридоре и кабинетах жужжали трубчатые лампы дневного света. Любить, подумалось Жуюй, в этой школе нечего.