Вальдемар Лысяк - Цена

- Чего?

- А ничего! Хвастаетесь знанием евангелий, переполненных ошибками переводчиков. Греческий текст евангелия от Матфея веками переводили неправильно. По-гречески, предложение, цитируемое паном Мергелем, звучит так: " Не отвечайте злом на зло ", в значении – не отвечайте на зло тем же способом, которым воспользовался преступник.

- То есть как, на бомбы и снаряды отвечать нужно снежками? – спросил Мертель.

- Я думаю, апостол хотел, чтобы не бороться подлостью против подлости, - вмешался ксендз Гаврилко.

- А к чему желает вынудить нас Мюллер? – припомнил Брусь. – Именно к тому, чтобы подлость побеждать такой же мерзостью.

- Не нас, не нас! – воспротивился редактор Клос. – Мюллер разговаривал с паном графом Тарловским…

- А пан граф его условия принял… - криво усмехнулся Седляк.

- Э, нет, пан начальник! Никаких условий я не принял… Ответить ему я должен завтра, а вот какой это будет ответ – решат все.

- И, по вашему мнению, если мы все примем решение, то все будет в порядке, справедливость восторжествует?

Граф, которого этот вопрос больно кольнул, не знал, что и ответить, но его выручил Кржижановский:

- Господа, такие понятия, как справедливость…

- Весьма относительны, вы это хотели сказать, пан адвокат? – атаковал Брусь.

- Ну, до определенной степени…

- Вы ошибаетесь, относительными являются критерии красоты, но не критерии справедливости! Это эстетика является относительной сферой, но не этика!

- Это вы ошибаетесь, пан магистр. Справедливость…

И снова Кржижановскому не дали развернуть мысль. На сей раз ударил Станьчак:

- Прошу прощения, пан меценас, но вы сейчас нам будете пиздеть о справедливости меньшей, или же исключительно о большей справедливости?... Должен признать, что не уверен, каким образом справедливость делится на эти два подвида, то есть – в какой пропорции? Впрочем, говоря откровенно, я сомневаюсь, чтобы она делилась хоть в какой пропорции, здесь уж я склонен доверять Бонапарте, который сказал: " Справедливость неделима, не может быть половинной справедливости ". Тем не менее, задаю вам вопрос о разделе, ибо, зная, как вы поделили зло на большее и меньшее – я склонен был бы предполагать, что и справедливость, в соответствии с вашей юридической доктрине, подверглась раздвоению.

Сконфуженность Крижижановского достигла зенита. Заикаясь, он сказал:

- Что же… с точки зрения права… Или вы спрашиваете, потому что…

- Спрашиваю я из банального любопытства, пан Кржижановский. А точнее – из его второй разновидности.

- Второй разновидности?...

- Ну да, второй. Которая не приводит спрашивающего в ад. Так все же – какая справедливость является большей, а какая – меньшей?

- Пан профессор, справедливость… полноценная справедливость может существовать лишь тогда… то есть, она должна существовать тогда, когда у основ…

Продолжать бубнить Кржижановскому помешал Малевич:

- Либо она не должна существовать!

- Как это? – удивился Брусь.

- Я говорю, что, возможно, справедливость и не должна существовать. Во всяком случае, всеобщая справедливость.

- Почему же, пан советник? – спросил Хануш.

- Это только теория, доктор.

- Ваша теория?

- Нет, не моя. Я только повторил вам квинтэссенцию одной правовой лекции.

- И кто ее читал? – заинтересовался Кржижановский.

- Это было на семинаре. Видите ли, пан адвокат, я тоже изучал право – в Львовском университете, целых четыре года. И вот один из преподавателей проитал нам лекцию о том, что всеобщая, полная справедливость была бы вредна, поскольку отобрала бы у людей не только мечту о ней, но и – прежде всего – чувство ее смысла. То есть, должна существовать несправедливость, чтобы люди ценили справедливость. Это точно так же, как и со счастьем: если бы несчастье полностью исчезло – никто бы счастья не ценил. Я все это сильно упрощаю, но преподаватель имел в виду именно этот дегенерирующий аспект рая. Всеобщее равенство и всеобщую справедливость он вывалил на помойку. Кстати, уставное равенство он осуждал даже более сурово, чем тотальную справедливость.

Слушая Малевича, Кржижановский обрел храбрость:

- Ну, а что говорил вам, господа? Равенство – это идиотизм; общество не состоит из рисовых зерен! Человек заслуженный и нужный обществу, по-видимому, обладает большей ценностью, чем бандит! Благодарю вас, коллега, что вы поддержали этот верный взгляд воспоминаниями о лекции профессора, который учил вас праву…

- Это так, - перебил его Малевич, - но он пришел на эту лекцию пьяный, и за эту лекцию его лишили должности.

Остолбенение длилось недолго. Общий смех (тихий, такой " про себя ") длился несколько секунд – не смеялись только граф, адвокат, ювелир и ксендз. К реальности всех вернул полицейский:

- Ну так как… как оно, наконец, будет, господа?... Потому что я и не знаю...

- Чего вы не знаете, пан старший сержант? – спросил Бартницкий.

- Не знаю, кто тут прав, кому верить, блин! От этой вашей болтовни у человека крыша едет, простите!... А у меня просто башка раскалывается!

Ксендз склонился к нему и посоветовал шепотом исповедника:

- А вы, пан старший сержант, сделайте всего одно простое дело. Спросите у своей совести. И сами же себе ответьте, хотите ли вы выдавать Мюллеру людей на смерть…

- Собственно говоря, и нет… - вздохнул Годлевский. – Но как подумаю, псякрев, что пан профессор Стасинка ждет там пули или веревки, а такой вот " Бублик " мог бы пойти вместо него… И вот я и не хочу, вроде, но и хочу, пан ксендз… Короче, не знаю!

Доктор Хануш выразил свое одобрение, кивая головой и говоря:

- Не вы одни раздвоены таким способом, пан старший сержант. Я тоже, как и вы, сейчас просто " homo duplex "…

Годлевский сорвался с места и, побагровев от гнева, прорычал:

- Уж простите, никакой я не дуплекс! Холера ясна, я не позволю себя оскорблять!...

Профессор Станьчак зашелся гомерическим хохотом, в то время как спешенный медик объяснял полицейскому:

- Но я ведь и не собирался вас оскорбить, пан старший сержант. " Homo duplex " – это латинское понятие, которое говорит, что человек является двойственным существом. Паскаль очень удачно истолковал эту двойственность человека, когда писал о беспомощности рациональных методов по отношению к наиважнейшим в жизни проблемам. Он писал, что человек разделен, и противоположен сам себе, ибо порядок сердца не желает согласиться с порядком разума – у сердца есть своя правота, неизвестная разумк. И вот тут человек беспомощен – беспомощен относительно своей же двойственности.

Аккомпанементом этим словам стали капли дождя, все сильнее бьющие в окна. Не успел Хануш закончить – ливень уже заливал весь дворец, то вблизи, то вдалеке, вслед за ударами молний, грохотал гром. Дерзкий ветер удваивал бешенство хмурого неба. Полицейский сел на место, опустив глаза. Он уже не мог выносить все это сборище, но смыться отсюда тоже не мог.