Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Дно ровное, скалистое, с глубокими расщелинами, а рыбы там — тысячи! Ни песка, ни водорослей. Одни лишь огромные рыбины ходят цепочкой. Я глазам своим не поверил. Вода прозрачная-прозрачная, и такое ощущение, будто идешь по стене. Голова закружилась, и. лишь какая-то огромная рыбина привела меня в чувство. Должно быть, поднялась посмотреть, кто это тут бродит.

— Надо бы нам туда съездить, — сказал Себастьян. — Не в этом году, так в следующем. Открою тебе мой секрет. Ни минуты лишней я в этом месте не задержусь. У нас будут большие расходы. Эльвира ждет ребенка.

— Знаю, Бабка мне уже сказала.

— Расквитаюсь со всеми долгами, выплатами и опять заживу свободным человеком. Вот осенью и съездим на Эспальмадор.

— А что нам мешает? — сказал я, потому что сумел убедить себя в том, что он говорит искренне.

В кабачке сидело несколько иностранцев; они громко разговаривали и яростно жестикулировали. В Европе считается, что таким образом общаются именно испанцы, но мне такие что-то не попадались. Какой-то иностранец пил из большого кувшина — раньше такой посуды в Фароле не было. На полке за новенькой стойкой стояли разноцветные бутылки самых разнообразных форм; исчезли старые, чиненые-перечиненые стулья — какие удивительные тени отбрасывали они на солнце! — и на их место поставили новые, обитые невзрачным коричневым дерматином. Русалку убрали, не видно было и рыбаков; пропал вечно хихикавший дурачок, прислуживавший в кабачке, зато появился незнакомый мне буфетчик мрачного вида, с беспокойно бегающими глазами. Цены с прошлого года поднялись втрое.

Алькальд наполнил стаканы «аликанте».

— Есть на свете Муга, и с этим приходится считаться, — сказал он. — Хочешь не хочешь — а нам с ним жить. По-хорошему с ним еще можно договориться, а полезешь на рожон — считай, что тебе конец.

Был он тут у меня недавно: «Вот вам мои деньги, либо берите меня в компаньоны, либо я открываю свое заведение». Что тут делать? С таким конкурентом я и пяти минут не протяну. Пришлось уступить ему сорок девять процентов. Зато я остался главным, и мое слово что-нибудь да значит. Я, например, могу потребовать, чтобы в нашем заведении продавалось только настоящее вино. Вы виделись с Себастьяном?

— Я только что из гостиницы.

— Они там такое вытворяют! Знаете, из всякого гнилья тоже можно сделать вино — не вино, а помои.

Так они покупают его бочками, по полторы песеты литр, разливают в бутылки, наклеивают красивые этикетки и продают уже по двадцать. И с бренди та же картина. На бутылке написано «Хайме Первый», а понять, что ты пьешь, нет возможности.

— А Себастьян об этом знает?

— А то нет. Ему что скажут, то он и делает.

В меню стоит «мерлуза», а подадут тебе акулий хвост под соусом.

— Он сказал, что доработает этот год и уйдет.

— Дом-то не Себастьяна, а Муги. Когда он все выплатит? Вот увидите: приедете сюда на будущий год, а он где был, там и остался. Что потом? Ну, это дело другое. Насчет будущего у меня имеются свои соображения. Но на сегодняшний день дела его плохи — влип наш Себастьян. Чем больше денег он заработает, тем скорей расквитается с Мугой. А честному человеку у Муги делать нечего: с каждой бутылки этого пойла он отчисляет им долю, так что хочешь не хочешь, а возьмешь. Ничего у Себастьяна не выйдет.

Тут раздался шум: пьяные немцы, сидевшие в глубине кабачка, затеяли ссору. Один из них вскочил, другие, схватив его за руки, пытались усадить на место. Утихомирив дебошира, компания весело засмеялась и потребовала еще вина.

— Ну и как вы управляетесь с ними? — спросил я, зная, что алькальд человек необщительный.

— Решаю в уме математические задачки, так что думать мне о них некогда. Есть среди них такие, что трезвыми не бывают. Женщины еще хуже мужчин — суки, одно слово. А так вроде не скажешь.

— Хлопот небось с ними?..

— Напьются — еще полбеды, об этом я и не говорю. Как они на парней наших кидаются! И проблем никаких нет — ночной портье им все устроит. Помните Лару? Все иностранок обхаживает. Жеребец он здоровый, не нам с вами чета. Мне донесли, что ночной портье с каждой получки отдает Ларе 25 песет. А в прошлом году было всего четыре. Все вздорожало. Ума не приложу, стоит ли связываться с полицией? Дело, конечно, противозаконное, да разве в этом суть?

Уберут Лару — другой найдется.

Немец щелкнул пальцами, желая расплатиться, и к нему побежал остролицый буфетчик. Он получил по счету, отсчитал сдачу и замер в ожидании. Затем сгреб в ладонь мелочь, оставленную посетителем. Ни один мускул не дрогнул на его лице — оно оставалось все таким же бесстрастным. Алькальд покачал головой.

— Прошу заметить: мало того, что он, и глазом по моргнув, берет деньги, ему и в голову не приходит сказать спасибо. — Вот до чего мы докатились. Хоть и кормят нас туристы, а мы их не любим. Почему? Да потому, что больно смотреть, во что они нас превращают. Одно лишь меня утешает.

— Что же?

— Долго это не протянется. Это как болезнь, поветрие. В старые времена нас косила чума. Теперь мы страдаем от туристов, но это такая же болезнь, когда нибудь она должна пройти! Вот уже год, как они здесь — и всех нас совратили. В будущем году дела пойдут лучше — мне уже сказали, что отдыхающих ожидается вдвое меньше, чем сейчас. А еще год — и все кончится. Нашла на Мугу такая прихоть — не все же ему свиней откармливать. Год-другой — и все это ему надоест, он придумает что-нибудь новенькое.

Ни одного туриста здесь не останется, и заживем мы, как прежде. Знаете, что я тогда сделаю?

— Приведете кабачок в божеский вид, чтоб все было, как когда-то.

— Угадали, — сказал алькальд. — И стану жить-поживать, горя не зная.

— А где русалка? — спросил я.

— Убрал от греха подальше, — ответил он. — Но каждый день чищу, так что можете не беспокоиться.

Как только Муга от нас уберется, русалочка займет прежнее свое место.

К этому времени иностранцев в Фароле стало столько же, сколько и коренных жителей. В основном это были французы, хотя попадались немцы и скандинавы, а вскоре прибыли и первые англичане. Они разговаривали громче всех, вели себя самым бесцеремонным образом, и, хотя прислуга буквально с ног сбилась, выполняя их прихоти, они остались при твердом убеждении, что все испанцы — лентяи и бездельники.

Все комнаты были заняты туристами, и рабочие возводили фундаменты двух новых гостиниц. После семи не оставалось ни одного свободного места ни в кабачке алькальда, ни в мавританском кафе в конце прибрежной дороги. Вот-вот должно было открыться третье питейное заведение — бар-ресторан. Его построили на месте старого лодочного сарая. Кармелу оттуда все-таки выселили. Хотя с веранды гостиницы и открывался неприглядный вид на дом Кабесаса и груды строительного мусора, гостей это нисколько не смущало: по вечерам здесь было не протолкнуться — танцевали до утра.