Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Приехали еще две группы иностранных туристов; вторая была такой большой, что заняла всю гостиницу, пристройки, коттеджи, но места все равно не хватило: пришлось на скорую руку переделывать две усадьбы пробковых магнатов. Особой фантазией Муга не отличался — развлечения были все те же: праздничный ужин, народные танцы в Сорте, морские прогулки.

Баркас все еще нанимали в Паламосе, но оба раза лодочникам помогал кое-кто из фарольских, правда, потом им житья не было от решительных сторонников бойкота.

Между туристами и деревенскими возникло небольшое недоразумение: две иностранки, прибывшие без мужей, воспылали желанием поближе познакомиться с молодыми рыбаками. Как-то вечером Тиберио Лара заявился в кабачок в компании какой-то француженки — раза в два старше его. У женщины заказ алькальд принял, а у Тиберио — нет.

Мой сосед Хуан, к величайшему своему изумлению, обнаружил, что деревня потихоньку, полегоньку подстраивается под иностранцев. Хуану нравилось ловить на глубине, и в этом деле он стал непревзойденным мастером, таскал каких-то рыб кошмарного вида — уж и не знаю, как они называются, но вкус у них был отменный. Желающих отведать этой рыбки было хоть отбавляй, и нам с Хуаном — я рыбачил с ним уже год — никак не удавалось насытить местный рынок. Но тут Бабка посоветовала ему оставить свои затеи, далеко не забираться, ловить как все, на мелководье — здесь водится дорадо, камбала, лещ — вид у них будет попристойней, чем у его чудищ. Теперь ведь всю хуанову рыбу Бабка относит к Муге, а туристы — народ еще тот: им подавай рыбку поприглядней. А третьей группе туристов отведать местной рыбы так и ее удалось: Муга выписал для них с Атлантики мороженого хека — рыбу пресную и безвкусную.

Перемены, пусть и к худшему, пока не затронули самого уклада жизни рыбаков: в Сорте же устои сотрясались.

Мир Пабло Фонса рушился у него на глазах. Его среднего сына — изнеженного и женоподобного — арестовали в Фигерасе: он расхаживал в женском платье и даже устроился буфетчицей в какой-то ресторан.

Старик слег с сердечным приступом. Оправившись, он продал Муге остаток земли.

Муга пронюхал, что большинство мелких собственников не имеет никаких документов на право пользования землей. Наделы были маленькие, земля родила плохо — прокормиться со своего участка было невозможно, и стоило только поднажать, как крестьяне, не желая таскаться по судам, продавали землю Муге.

Грозить он не любил, действовал все больше уговорами. Цену давал хорошую и все дела с властями утрясал сам. Поля были — сам черт не разберет — клинья, полоски, но Муга, ничтоже сумняшеся, перепахивал чужие межи, прихватывая заодно и гектар-другой лежащих втуне залежных земель: у хозяев не было ни сил, ни средств распахать их. Муга вывез на поля удобрения, провел с гор воду для орошения — с марта по ноябрь не выпало ни капли дождя — о посадил одну картошку: она хорошо шла на мировом рынке. Убрали картошку — засеяли поля озимой пшеницей: нашлись покупатели и Италии, где из нее мололи муку для макарон. Бывшие хозяева теперь работали на Мугу. Всю свою жизнь они ели только рис, фасоль да кукурузную кашу. А что дальше будет? — спросили они. Ведь с картошки-то и ноги протянуть можно. А это уж их дело, сказал Муга. Он откроет в Фароле лавку, а там выбирай, что твоей душе угодно: мясные, рыбные консервы, супы — всего в избытке. Прошли времена, когда еда росла на нолях. Теперь ее покупают в лавках.

Крестьян ожидало светлое будущее.

Дон Альберто не хотел сдаваться без боя. Себе в союзники он выбрал дона Игнасио и твердокаменных рыбацких старших.

Доп Игнасио не мог простить Муге его настырность — теперь приходилось служить мессу в строго определенные часы, и про воскресные поездки на раскопки нечего было и думать. К тому же он разделял мнение дона Альберто о том, что в целом иностранцы оказывают на деревню пагубное влияние. Неделя-другая, сказал он мне, и деньги вовсе обесценятся: у Мути распоследняя прачка, самая убогая поломойка получают куда больше, чем искусный рыбак, убивший на овладение своим ремеслом лучшие годы жизни. А правы?

Иностранцы держатся просто, наш народ к такому по привык и непринужденное поведение гостей понимает превратно — дескать, раз они такие, то нечего с ними церемониться. Вы только послушайте, как разговаривают с ними наши лоботрясы, вроде Тиберио Лара.

Кстати, и бездельников у нас раньше не было. Конечно, французы и немцы тоже хороши — ни чести, ни достоинства. Впрочем, может быть, у себя на родине они держатся поприличней.

Рыбацкие старшие с ним согласились. Оип пообещали в лепешку разбиться, но пресечь злокозненные умыслы. Муги, выстроившего недавно кафе в псевдомавританском стиле, — перепившиеся гости, иностранцы и Мугина родня, горланили чуть не до утра. А с юнцами, которые под различными предлогами нарушают договоренность и катают туристов на лодках, они разберутся. И паламосским скажут, чтобы держались со своим баркасом подальше от Фароля.

Поездка в Сап-Педро-Манрике порядком измотала дона Альберто, и на несколько дней он слег. Но болеть было некогда: он оседлал свой «левые» и носился по округе, вербуя новых сторонников, готовясь к решительной схватке. Дон Альберто переговорил с Бабкой, но та уже знала, что почем, и дальше вздохов — «Что, подлец, вытворяет!» — дело не пошло. Алькальд был полностью на стороне помещика, но предпринимать ничего не собирался. Тут дон Альберто — обычно он выпивал свой утренний стаканчик не в кабачке, а на улице, за отдельным столиком — увидел, что русалку упрятали за занавеску. Он пришел в ярость. «А что делать? Пустить меня по миру ему ничего не стоит, — сказал алькальд. — Вот и приходится ему потакать».

Последний раз в этом году я пошел к дону Альберто — хотелось попрощаться со стариком, и так уж получилось, что в тот же самый день к нему пожаловали семеро пеонов — его старых работников. Они хотели с ним переговорить.

Стоял погожий день — уже не летний, но еще не осенний, и мы поднялись на крышу вкусить от его кристально ясной, хрустально звонкой красоты. Желтели на солнце последние несжатые полоски, тончайшей паутиной покрывавшие обнаженную черную землю, и с поразительной ясностью вырисовывались все мельчайшие детали изгороди, колодца, водопоя. Так прозрачен бывает воздух лишь высоко в горах. При желании можно было пересчитать листья на дереве, что росло в полумиле от нас. Ходил по кругу ослик, качая воду, и мы отчетливо слышали ритмичное постукивание водяного колеса — словно негромко тикают старые дедовские часы. По середине поля пролегала глубокая борозда, отмечавшая границу владения Муги — там все было пусто, голо: урожай сняли и землю перепахали.