Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Оказалось, что за день до того Клаус ночью вдруг встал и вышел — по нужде, надо полагать. Митци повернулась на другой бок и опять заснула, а когда утром проснулась, увидела, что его нет. Неужели ее это не удивило? — спросили гвардейцы. Еще как, ответила она небось волноваться стала? Да что тут волноваться? С Клаусом такое бывает, человек он неуравновешенный. Но как она полагает — он вернется? Не исключено. Испанцы народ бесстрашный, но эмоциональный.

Гвардейцы сказали алькальду, что такой спокойной женщины в жизни не видывали. Может, они поскандалили? Нет, они никогда не скандалят. Ну разве повздорят иногда. А так — нет. Ах, да, — в ту ночь, когда исчез Клаус, она, кажется, слышала чьи-то голоса: впрочем, сказала она, может быть, это ей приснилось.

Гражданские гвардейцы велели Митци собирать вещички и препроводили ее в деревню. Муга, не сводивший с нее глаз, предоставил ей бесплатную комнату в своей гостинице. Гвардейцы, алькальд и несколько доброхотов прочесали всю местность вокруг бывшего лагеря. Никто не знал, что нужно искать. На песке виднелись какие-то следы — похоже, на берег вытаскивали лодку; в густых зарослях можжевельника нашли какие-то непонятные тряпки. Больше ничего обнаружить не удалось.

Через несколько дней из Фигераса прислали унтерофицера, и он новел дознание по всем правилам: допросил Митци, вместе с пей отправился на место происшествия и набросал план, который приложил к протоколу. Местные полицейские беспокоились, не наврала ли им Митци, но унтер отвел это подозрение как необоснованное. Митци вернули паспорт, а на следующий день Муга отвез ее в Фигерас и посадил на поезд, идущий в Германию.

А еще через несколько дней Муга справлял именины. По такому случаю он выставил деревенским бочонок «аликанте». Его привезли в кабачок, чтобы алькальд распределил все по справедливости. Вино было мягкое, ароматное, с легким привкусом миндаля; рыбаки, привыкшие к густому, приторному пало и к той кислятине, что им поставлял Сорт, никогда в жизни не пили ничего подобного. На каждую семью вышло по литру, а всем заглянувшим в этот великий день в кабачок вино отпускалось бесплатно. Рыбацкие старшие и несколько других твердокаменных фарольцев с презрением отвергли подачку, мелкая же шушера не заставила долго себя упрашивать: вечер еще не кончился, а кое-кто из молодых парней был уже пьян в дым.

На той же неделе по деревне распространился слух, будто бы в ту ночь, когда пропал Клаус, Митци изнасиловали. Алькальд переполошился: если прознает полиция, хлопот не оберешься. Он стал выяснять, кто распускает эти слухи. Выяснилось, что некий Тиберио Лара, ничем не примечательный молодой парень; впрочем, следует отметить, что он первым из деревенских ребят получил столь громкое имя — в те дни Бабка преклонялась перед доблестью императора Тиберия.

Алькальд послал за Тиберио, стал разбираться, что к чему, пригрозил позвать гвардейцев, и парень сознался. На именинах Муги он в кабачке нарезался вместе с сыном Кабесаса Педро, которого все в деревне звали Папенькиным Сынком: он сидел на шее старика-отца. Педро, девятнадцатилетний лоботряс, привык к дармовщинке и работать не хотел ни в какую.

Денег у него отродясь не было, нить он не привык, и два стакана дармового вина доконали его. Вместе с Тиберио они выползли из кабачка, и он понес какую-то ахинею: будто бы он три ночи прятался в лесу, все следил за палаткой и наконец дождался — девица с фонариком вылезла из палатки и пошла в лес: он замотал лицо платком, побежал за ней, догнал, подмял под себя и изнасиловал. Сделав свое дело, он отпустил ее, думая, что она тут же и убежит, но она никуда не побежала, и он пошел по второму разу — она не сопротивлялась. Так вот они и развлекались в зарослях можжевельника, но вдруг кто-то осветил их фонариком. Он вскочил и оказался лицом к лицу с Клаусом, выхватил нож, но тот сказал ему: «Не трожь меня. Она твоя, делай с ней, что хочешь».

Алькальд не поверил — в жизни такого но бывает, просто у парня бродит кровь, вот он и выдумывает.

И их возрасте это дело обычное. Но на всякий случай он вызвал к себе старика Лару — в их семье царили ветхозаветные порядки: все домашние боялись его и уважали. По такому случаю старик одолжил у соседа шляпу и вместе с сыном, следовавшим в двух шагах, явился к алькальду. «Вы можете верить всему, что наболтал вам этот мерзавец, — сказал Лара, — но тогда вам придется верить всему, что вам ни скажут. Он негодяй и лжец». Принесли Библию, алькальд велел Тиберио взять ее в правую руку и произнести слова присяги. Парень испугался и тут же пошел на попятную: все это он, дескать, выдумал от скуки, решил немного поразвлечься. Отец влепил ему оплеуху и повел домой.

К этому времени мы с алькальдом стали закадычными друзьями. В средиземноморских странах подружиться с человеком легко: то он тебе чем-нибудь поможет, то ты ему, и глядишь — тебе уже выкладывают самое сокровенное. Алькальд частенько делился со мною своими заботами. С этим делом вроде бы покончили. Как и все государственные чиновники его ранга, алькальд хотел лишь одного: чтобы его поменьше трогали. Лишние хлопоты ему были ни к чему. Ну, допросит он Папенькиного Сынка, а что толку? Дойдет этот вредный слух до полиции — тогда всем несдобровать. И он сделал все, чтобы пресечь слух на месте.

Слава богу, дело удалось замять.

Ему удалось узнать, что Папенькин Сынок путался и с Са Кордовесой, и с Марией-Козочкой — да мало ли кто с ними путался? А так он парнишка спокойный, скромный, нелюдимый. Мы переглянулись — явилась тень Барроса: алькальд процитировал: «Остерегайся собак, которые не лают, и людей, которые сторонятся других». Он наполнил стаканы остатками «аликанте».

«А ну их, давайте лучше о чем-нибудь другом, — сказал он. — Тошнит меня от всех этих дел».

До конца года оставалось еще несколько месяцев, а самые мрачные предсказания уже сбылись. Баркас, разбитый штормом в прошлом октябре, в конце концов привели в божеский вид, по было поздно: сардина прошла, и улов в ту путину был еще скуднее обычного.

Поредели косяки златобровки, подевалась куда-то и другая рыба. Обычными стали набеги сортовских рыболовов. Им мало что удавалось поймать, но рыбу они всю распугали. Ушла барабулька — эта рыбешка, живущая на мелководье и питающаяся планктоном, шума не терпит. Начались случаи браконьерства — сортовские выбирали рыбу из чужих сетей, проверяли чужие переметы, опустошали садки, оставленные на ночь в море. Время от времени вспыхивали драки, а однажды пришлось вмешаться гражданской гвардии.

Свадеб в тот год не было, а число здоровых мужчин пошло на убыль. Один уехал в Аргентину, другой нанялся матросом на траулер, еще двое перебрались в Паламос, где, по слухам, занялись контрабандой сигарет.