Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Муга пообещал написать объявление: дескать, уважаемые гости, просим вас соблюдать местные обычаи и не лезть в лодку в обуви на кожаной подошве. Не лишним было бы попросить, чтобы они не справляли малую нужду ни на пляже, ни в море, по написать такое объявление Муга не отважился.

Внес свою лепту в дело развлечения туристов и дон Альберто — требовалось что-нибудь этакое фольклорное, и он, скрепя сердцем, поехал в Фигерас искать артистов, которые умели бы плясать сардану. Сардана считалась национальным танцем Каталонии, по дону Альберто она была не по душе: изобрели ее лишь где-то в 1890-м, в деревне вплоть до недавнего времени она была неизвестна, а в городах ее танцевали лишь машинистки да приказчики универсальных магазинов.

Нельзя сказать, чтобы представление прошло с большим успехом. Танцы всем понравились, туристы много фотографировали, даже разучивали самые простые на. Однако далеко не все чувствовали себя уютно: кое-кого пугали облезлые, полуживые от голода сортовские собаки. А тут еще, по недосмотру организаторов, появился погонщик со своим мулом, и тот, как обычно, опорожнился перед кабачком, в нескольких ярдах от веселящихся туристов. Какой-то француз, нагнувшись к дону Альберто, показал сначала на танцоров, потом на мула и собак и, посмеиваясь, сказал: «Ну что, миф и реальность?»

Муга слов на ветер не бросал: в Паламосе он нанял рыбацкий баркас, и нанятая им команда пригнала его в Фароль. На следующий день туристы поехали на пикник, на дальний пляж. Четверо отдыхающих пошли гулять в лес, заблудились, проплутали несколько часов, а когда вышли на берег, то увидели, что баркас уже ушел. Об этом стало известно в деревне. Рыбаки стали совещаться: туристов было жаль, и, хотя между деревенскими была договоренность никого в лодки не брать, все поняли, что негоже бросать людей в беде.

Рядом оказался молодой рыбак по имени Хордано.

Делать ему было решительно нечего — все дела на сегодня переделаны, — и он согласился — раз уж так вышло — съездить за бедолагами. Путь был неблизкий.

Две французские парочки не знали, как его и благодарить. Они угощали его бутербродами из своих кулечков, и Хордано из вежливости не стал отказываться.

Затем возник вопрос о вознаграждении. Хордано наотрез отказался принять деньги, однако и французам настойчивости было не занимать — в конце концов Хордано надоело препираться, и он взял предложенные ему сто песет. Когда он рассказал об этом рыбакам, те выслушали его с тяжелым сердцем, мрачнея на глазах: дурной пример мог оказаться заразительным.

А вечером алькальд застукал своего мальчишку, когда тот прятал в карман чаевые — десять песет. «Я-то плачу ему двадцать песет в день, — сказал алькальд. — Куда ж мы идем?»

Покатав туристов, трое лодочников из Паламоса заглянули — в кабачок. Извинившись, что встревают в чужую беседу, они подсели к фарольским и заказали всем по стаканчику. Совесть у них была нечиста, и они спешили оправдаться. «Рыбу-то мы как ловили, так и ловим, — сказали они. — Каждую ночь ставим сети. Работы, конечно, поприбавилось, но денежки идут. Так что подумайте как следует».

Присмотревшись получше к туристам, фарольские поняли, что народ они, в сущности, неплохой. Конечно, разговаривают слишком громко — скорее всего, сами того нс замечая, — вести себя не умеют, валяют дурака, напиваются, милуются на людях, бранятся при всех.

Но, с другой стороны, люди они простые, неспесивые, дружелюбные, не в пример горожанам, приезжающим сюда на выходные, — о других своих соотечественниках жители Фароля по имели ни малейшего понятия, так что сравнение выходило не в пользу испанцев. Относиться к туристам стали лучше, дело шло к полному взаимопониманию, но настало время расставаться. Провожали туристов чуть ли не со слезами на глазах.

К удивлению рыбаков, оказалось, что двое иностранцев решили задержаться. Это были немцы, молодая парочка. До этого их было не видно: они избегали лодочных прогулок, праздничных ужинов и танцевальных представлений в Сорте. Было им лет по двадцать. Оба были на редкость хороши собой. Девушку звали Митци. У нее было бледное лицо и белокурые волосы — казалось, она сошла с картины прерафаэлитов. Красота ее сводила рыбаков с ума. Однажды вечером я сидел с ними в кабачке за одним столиком, и мы немного поговорили по-испански. Девушка молчала, изредка улыбалась. Лицо ее было поразительно бесстрастно — испанцам это нравится, но меня куда больше влекла яркая, живая красота Са Кордовесы или Марии-Козочки. Митци запустила пальцы в струящийся шелк своих волос и, как индийская танцовщица, поводила глазами из стороны в сторону, поглядывая на окружающих.

Клаус — то ли муж, то ли друг, я в этом так и не разобрался — смотрел на нее неотрывно. В кабачке уже сидел цыганенок и бренчал на гитаре; в конце каждого номера Клаус лениво хлопал в ладоши. Незадолго до полуночи немцы встали и ушли.

Было ясно, что возвращаться на родину они не торопятся — с собой у них была маленькая палатка. Они поставили ее милях в двух от деревни, на клочке пляжа, с трех сторон окруженном скалами. Их образ жизни вызывал у фарольских неуемное любопытство — до этого палаток им видеть не приходилось. Почти все молодые рыбаки по уши влюбились в Митци и, сгорая от ревности, люто ненавидели Клауса. Кое-кто повадился слоняться по берегу вблизи палатки, другие прятались в лесу и подглядывали за парочкой. Алькальд к этому отнесся с большим неодобрением, о чем и заявил рыбацким старшим. Впрочем, что тут можно поделать, никто не знал. «Не о том наши парни думают», — сказал алькальд.

Все решили, что немцы сильно поиздержались. Время от времени они заходили в деревню или в кабачок, где молча сидели за стаканчиком пало. Рыбаки пытались их угощать, но они качали головой, хотя рыбу с благодарностью принимали. Неподалеку от берега находилось несколько хуторов, и стало известно, что они заходят туда купить чего-нибудь съестного. Крестьяне, случалось, неделями ничего не видели и изнывали от тоски и одиночества. Новые люди были им в радость, и они за бесценок, а то и вовсе даром, снабжали их всякой нехитрой снедью.

Ежедневно два наших гражданских гвардейца, закинув винтовку за спину, держась плечо к плечу, обходили свой участок — деревню и ближайший берег.

У палатки они устраивали привал и вступали в разговор с немцами. Однажды они предупредили девицу, чтоб она поостереглась разгуливать в бикини и чем-нибудь прикрылась.

Примерно через неделю после того, как немцы разбили палатку, гвардейцы решили проверить у них документы. На месте оказалась лишь девица: убедившись, что паспорт у нее в порядке, гвардейцы сказали, чтобы их ждали на следующий день — придут, мол, разобраться с ее мужем. Но и на следующий день Клауса не было. Девица, не выказывая никаких признаков беспокойства, сказала, что Клаус где-то пропадает с позавчерашнего дня, а паспорт у него, наверно, с собой. Она пригласила их в палатку, и они пошарили в его вещах. В рюкзаке оказалось всякое барахло, в бумажнике — семейные фотографии и несколько песет. Девица заявила, что деньги принадлежат ему.