Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

— Он и поехал, — сказала она, — но провел там всего две недели. Мы смертельно надоели друг другу.

— На вечеринке нельзя было сказать, что вы скучали.

— Все мы меняемся. Кстати, вы не ответили на мой вопрос. Что вы обо мне подумали?

— Я подумал, что вы неврастеничка. Я понял, что ваш роман с Левленом долго не протянется, и решал, как вас у него отбить.

— Но так ничего и не предприняли.

— У меня не было времени. На следующей неделе вы уехали.

— Можно еще виски? — попросила она. — Почему вы решили, что я неврастеничка?

— Интуиция, — ответил он. — Я всегда узнаю неврастеника, каким бы спокойным он ни казался.

— Потому что вы тоже неврастеник.

— Ну конечно, — согласился он.

— Вы слышали, что меня считают легкой добычей? — спросила она.

— Возможно, — ответил он.

— И в этом тоже заключалась моя привлекательность для вас?

— Вероятно.

— Вы нарушаете правила игры.

— Извините, — сказал он.

— Вы не любите бороться?

— А кто любит?

— Вас это, наверно, удивит, — сказала она, — но многие любят.

— Я бы хотел обойтись без борьбы, но не получается.

— У вас какой-то потерянный вид, — сказала она. — Чего вы боитесь?

— Уединения, — ответил он, — одиночества, заброшенности. Не могу дать точного определения, чего именно, но я трачу полжизни на попытки спастись от этого.

— Что вы сейчас и делаете.

— Что я сейчас и делаю. И попадаю в нелепые ситуации. Как, например, с вами.

— Здесь не было никакой ситуации.

— Я бы ее создал при малейшей возможности.

Я знал, что вы уехали, и поэтому меня тянуло к вам.

Я беспощаден к себе, а особую слабость питаю к самообману. Например, когда Чарльз попросил меня отправиться сюда, я согласился, считая, что тем самым делаю одолжение ему. А в действительности его просьба совпала с моим собственным желанием, потому что здесь были вы. Но тогда я себе в этом еще не признавался.

— Вы любите все усложнять, не так ли?

— Все усложняется помимо моего желания. Должно быть, подсознательно меня тянет к сложностям.

Раз уж мы заговорили о сложностях, не можете ли вы объяснить, почему не хотите уезжать отсюда?

— Почему я должна уезжать? — сказала она. — У меня роман с молодым колумбийцем. Вы разве не поняли?

Хоуэл схватил бокал и опустошил его; приблизился бармен и с видом заговорщика снова осторожно налил виски.

— Я должен был догадаться, — сказал он. — Кажется, я догадывался.

Он сделал попытку скрыть разочарование, отразившееся на лице, с помощью вымученной улыбки — его опасения подтвердились окончательно.

— Именно из-за него я ссорилась с Ронни Смолдоном. Простите за обман. Сегодня я ходила на свидание с этим колумбийцем, а он, как я вам уже говорила, так и не пришел. Причин может быть две. Либо он переменился ко мне, либо с ним что-то случилось.

И то и другое скверно.

— Расскажите мне о нем, — попросил Хоуэл, с извращенным воодушевлением подстегивая себя на борьбу с предстоящими трудностями.

— Вы, кажется, говорили, что вечно попадаете в нелепые ситуации? Тогда послушайте мою историю.

Начну с того, что он едва ли не на десять лет моложе меня и родился в весьма консервативно настроенной семье, принадлежащей к верхушке латиноамериканской знати. Мы совершенно не подходим друг другу.

Его родные терпеть меня не могут. В Колумбии принято делить женщин на шлюх и порядочных, и я отношусь к шлюхам. Он никогда не смел пригласить меня в гостиницу, поэтому обычно мы сидели на скамейке в парке, держась за руки.

— Обычно, — повторил он.

— Чаще всего, — сказала она, — другими словами, побыть совсем наедине нам удавалось редко.

— Что вы в нем нашли?

— Он молод и красив, — сказала она. — По-настоящему красив.

— И это всё?

— Он поэт. Я никогда раньше не была знакома с поэтом. Вы случайно не пишете стихи, а?

— Нет, — ответил он, испытав горечь поражения еще до схватки. — Я не поэт.

— Но долго так продолжаться не может, — сказала она. — Это должно кончиться. Мне кажется, я увлечена сильнее, чем он. Вероятно, момент настал.

Хоуэл чувствовал, что от него ждут слов утешения и, преодолевая себя, сказал:

— Может быть, он не пришел из-за чрезвычайного положения. Вероятно, он уехал куда-нибудь на машине и не смог вернуться.

— Я в это не верю, — сказала она. — Сначала я пыталась убедить себя, что он не пришел из-за чрезвычайного положения, но потом перестала. Я знаю, все заставляли его бросить меня, и он просто сдался. Я бы только хотела, чтобы он набрался смелости прийти и сказать мне, что все кончено.

Заметив слезы на глазах Лиз, он обнял ее, и невеселые мужчины, сидевшие за чашечками кофе, взглянули на них и снова отвернулись.

— Единственная другая возможность, — сказала она, — заключается в том, что его схватили. Он учится в университете, а Лопес преследует студентов.

«Сделай усилие, — заставлял он себя. — Сделай усилие».

— Даже если его задержали, с ним ничего не случится, он ведь из знатной семьи.

— Когда дело доходит до камеры пыток, социальное положение теряет всякое значение. В тюрьме царит полная демократия.

Вдали что-то приглушенно загрохотало, будто деревянный ящик, кувыркаясь по ступенькам лестницы, свалился в погреб.

Лиз вздрогнула.

— Вы слышали? — спросила она.

— Какой-то грохот.

— Думаете, это стрельба?

— Мне кажется, кто-то футболит пустую жестянку по мостовой.

— Центральная тюрьма в соседнем квартале. Седрик рассказывал, что в прошлом году, когда Лопес подавил попытку переворота, в гостинице слышали, как расстреливают заключенных.

— Сейчас была не стрельба.

— Что бы ни произошло, — сказала она, — все равно у нас с ним ничего бы не вышло. Я для него слишком стара. У нас слишком разное происхождение. Он предан своей семье. В плену условностей. Если бы я знала точно, мне было бы легче. Не переношу неопределенности.

— Почему вам не позвонить ему домой, когда телефон включат?

— Я, наверно, так и сделаю. Они со мной не разговаривают, но я все равно позвоню.

— Наш друг Уильямс знает обо всем на свете.

— К нему я ни за что не обращусь. Уильямс считает, что после того шума, что поднял Ронни Смолдои, я с этим молодым человеком рассталась. Ронни всем говорил, что он замешан в антиправительственной деятельности.

— Это правда?

— Не знаю. Может быть. Не хочу больше говорить на эту тему.

— Игра еще продолжается? — спросил Хоуэл.

— Нет. Давайте кончим. С меня хватит. От мыслей о тюрьме мне стало дурно. Я достаточно долго прожила в Колумбии. Слышите звук?

— Какой звук?

— Снова этот грохот.

Хоуэл прислушался. Булькала вода в баке, скулила собака, кто-то за его спиной поставил чашечку на блюдце и причмокнул.

— Ничего не слышу, — признался он.