Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

Кошки моего увлечения подножным кормом не разделяют, молодую траву в саду едят только в качестве прелюдии к полноценному обеду. Приходится варить суп.

Сегодня был гороховый. Кастрюля разделилась следующим образом: большое блюдо супа с кусочками мяса — кошкам, тарелка поменьше, с косточками — Дусе, ну и остатки, которые, как известно, сладки — мне.

Кошки едят не спеша, вдумчиво пережевывая каждую горошину. Евдокия быстро хлебает жидкость, сплевывая картошку, торопится добраться до косточек на дне миски. Я… а что я — выпиваю свой суп в три глотка и ставлю греться воду — предстоит мыть посуду. Обидно, да? Меньше всех ела, а мыть кучу тарелок — мне.

Дуся сложила косточки живописной кучкой у себя на коврике, лежит — любуется. Соня с Анфисой сидят неподалеку от коврика, любуются как Дуся любуется косточками, которых им тоже хочется. Кошки тешат себя мыслью — вдруг Евдокии срочно надо будет куда-нибудь бежать и косточки останутся без присмотра. Увы! Дуся, ласково улыбаясь в завистливые кошачьи глаза, с хрустом, чавканьем и поливанием слюнями коврика, съедает все. Потом еще и слюни подбирает. Потом идет на кухню и громко хлебает воду из ведра. Потом там же возле ведра с грохотом рушится на пол и засыпает.

А кошки еще долго нюхают собачий коврик. У кошачьей надежды, которая как известно умирает последней, девять жизней. Нюхать и нюхать.

А вообще, что касается еды, я к этому отношусь очень просто. Могу есть черную икру, могу — картошку в мундирах. По обстоятельствам. Причем, и то, и другое доставляет мне удовольствие.

Кошки любят разнообразие — чтобы в тарелке было много чего и всего понемножку.

Евдокия — жутко консервативна, в том числе в еде. Всяческие новшества наталкиваются на Дусины антипатию, подозрение и предубеждение. Дуся хочет, чтобы завтра было как две капли воды похоже на сегодня, послезавтра — на завтра и чтобы так было всегда. Это, по мнению моей консерваторши, называется стабильностью, а мои робкие попытки как-то разнообразить наш быт, содержимое тарелок и духовное наполнение, пресекаются в самой категорической форме.

К примеру, у нас сегодня на обед был вермишелевый суп. Евдокия сказала — а вчера был борщ, где? Я сказала — мы три дня ели борщ, сколько можно? Дуся сказала — я объявляю голодовку. И ушла в сад. В знак протеста.

Невозможно заниматься чревоугодием, когда у тебя по саду бродит голодная собака. Я виновато выхлебала свой суп, сложив на край тарелки кучку куриных косточек. Потом, присоединив к ним еще пару, выловленных из кошачьей тарелки, иду в сад.

Дуся лежит на своем любимом месте, под яблоней, и плотоядно наблюдает за соседскими курами, что вертят толстыми задницами возле нашей ограды.

— Даже не думай — сказала я — у тебя голодовка, не забывай.

— А что ты мне принесла? — спрашивает Евдокия, продолжая разглядывать кур.

— Косточки. Куриные, между прочим.

— А вчера в борще какие были?

— Тоже куриные.

— Тогда давай — сказала отложившая голодовку Дуся, и захрустела костями с таким зловещим энтузиазмом, что куриные задницы за оградой стали стремительно удаляться в сторону горизонта.

Утром выхожу на крыльцо — во дворе стоит ровный и мощный гул. Это гудит старая липа, растущая у калитки. Вернее, не сама липа, а тысячи пчел, слетающихся со всей округи на сладкий запах липового цвета. Гул прекращается с заходом солнца и возобновляется с восходом.

Липа цветет густо, роскошно. Вот уже третий день я заготавливаю липовый цвет, чтобы зимой можно было пить ароматный и целебный чай. На веранде, на всех ее подоконниках лежат золотистые цветы, и во всем доме пахнет медом.

А еще щедро плодоносит шелковица, под которой так любит валяться Евдокия. Она и нынче там валяется, нимало не смущаясь тем, что тенистое ложе ее сплошь усыпано перезрелой ягодой. Дуся вся покрыта фиолетовыми пятнами, и похожа на гоголевскую утопленницу. Что не мешает ей критически высказываться в адрес соседской козы, в том смысле, что если бы у нее, у Дуси были такие бесстыжие сиськи и такие кривые рога на голове, она бы, Дуся, пошла и утопилась. Я представляю себе Евдокию с рогами и говорю — я бы тоже.

Дни стоят жаркие, поэтому все дела стараюсь переделать с утра, пока прохладно. Перво-наперво, расстилаю под шелковицей клеенку, слегка встряхиваю пару веток, и ссыпаю крупную черную ягоду в большую миску. Ставлю миску в холодильник — это мой обед. Там же остывают простокваша, вареная рыба для кошек и куриные шеи — для Дуси. По такой жаре даже чай и кофе хочется потреблять исключительно холодными.

Потом я поливаю малину. Потом — помидоры. Потом ведрами таскаю воду в два огромных корыта. К вечеру вода станет теплой, нужно будет полить огурцы и кабачки — это из одного корыта. Во второе корыто я залезу сама и буду плескаться, постанывая от удовольствия. После меня в это же корыто залезет Дуся — теперь ее черед стонать и брызгаться.

Потом, уже в сумерках, мы с Евдокией сядем на крыльце, и будем слушать, как поет в саду сверчок, как шуршат на крыше коты, как сонно блеет соседская коза, как уходит еще один летний день и приходит еще одна летняя ночь.

Потом я иду в дом — спать, а Дуся уходит в сад — говорит, что видела там ежа, хочет с ним познакомиться.

Мы с Евдокией — девки городские, балованные. В прошлой жизни (той, что нас так избаловала) проводили мы лето под кондиционером, за занавешенными жалюзи окнами, не ведая, что такое зной. Съедали по полкило (каждая) мороженого за раз, запивая его холодной «Перье с лимоном». А если уж совсем невмоготу становилось, залезали под прохладный душ, прихватив с собой мороженое и «Перье».

Нынче же мы проводим лето иначе. Не все коту Масленица — объясняю я ситуацию разбросанным по веранде кошкам. Поглядывая при этом в сторону Дуси, тщетно пытающейся найти в доме место, где живет этот прохладный волшебник Кондиционер.

И мороженку теперь мы делим одну на двоих с Евдокией, абстрагируясь от котов все той же сентенцией про Масленицу.

Проще всего оказалось с водой. Не «Перье», разумеется, нет. Но какое бы пекло ни стояло на дворе, из крана колонки всегда течет холодная и очень вкусная вода. Ну, а душ нам заменяет корыто, хотя, конечно, не то, не то.