Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

И еще оказалось, что сельская жизнь, если быть внутри процесса, а не смотреть на него по телевизору, совсем не такая, как ее принято показывать на экране. Это вовсе не аккуратные старушки в белых платочках, с кринками молока в морщинистых руках и с вселенской мудростью в глазах. Не озорные мужики, умельцы на все руки, лихо пляшущие под гармошку после трудов праведных. Не сидящие на завалинке старики, и не розовощекие молодухи, клубящиеся в хороводе под сенью берез.

Может быть раньше, очень-очень раньше, так оно и было. Нынче же село — место, где всяк выживает, как может. Если это хозяйство, где есть одна-две коровы, по двору и за забором гуляют куры-гуси, в сараюшке повизгивают свиньи, а в огороде, размером с футбольное поле, колосятся картошка-морковка-свекла и прочий овощ — значит, хозяева всего этого добра обречены на каторжный труд — без выходных и праздничных, без отпусков и больничных. Перерыв делается только на сон, и на поесть то, что вырастили.

Но таких мало. Главное качество нового крестьянина — это отвращение к труду — как к чему-то бессмысленному, бесплодному, не оставляющему времени на собственно жизнь, на мелкие радости, доступные горожанину — чашку кофе, утренний душ, прогулку в парке, мороженое или бокал вина на веранде кафе. Люди поняли, что картошку проще и дешевле купить, чем вырастить. Я была удивлена тем, что по сельским улицам круглый год ездят машины с картошкой, морковкой, яблоками, луком. Мне казалось, кто будет покупать овощи и фрукты, если практически каждый житель села является владельцем гектара, а то и двух, земли? Покупают. Я приставала к соседям с вопросом — почему не выращиваете? Земли много, можно вырастить все, что угодно и в любых количествах. Можно, говорят, но тяжело и дорого. Лето в последние годы приходит рано, в мае уже жарко, и жара стоит практически до октября. Если нет дождей, в поле ничего не вырастет. О поливе не может быть и речи — вода в селе дороже, чем в городе, а денег у сельского жителя меньше, чем у горожанина. Воду в селе экономят, как впрочем, и все остальное — электричество, газ, мыло, одежду, обувь.

Я тоже привыкла экономить. Вернее, не привыкла, и вряд ли привыкну. Но я — реалист, и понимаю, что жить нужно по правилам, которые тебе диктует место, где ты живешь. К тому же, благодаря интернету, мы потихоньку стали обрастать новыми друзьями, а они — стали помогать нам выживать.

Вчера мы получили посылку из Киева — два больших пакета с сухим кормом: для кошек и для Дуси. Пока я ножом вспарывала коробку, мне оттоптали все ноги, а Евдокия еще и носом истыкала везде, куда смогла дотянуться. Конечно, если бы я не отбивалась задней ногой, Дуся непременно дотянулась бы до коробки, чтобы первой вкусить от даров. Но я была ловка и стремительна, как этот, как его… ну, который ногами машет и кричит «йохху!» Ну, да пес с ним, телевизор мы давно уж не смотрим, поэтому все эти лихие ногомашцы остались за кадром.

Насыпала корм в миски и, как в прежние времена, когда в нашем доме жили достаток и благополучие, кошки нырнули в Дусину миску, а Евдокия сладко захрустела кошачьим кормом. Памятуя, что силовыми методами ситуацию не изменить, я оставила все как есть.

Нахрустевшись вдоволь, Дуся сыто икнула и сказала:

— Я же говорила тебе, что все будет хорошо, а ты плакала. Это ничего, что у нас денег мало, зато друзей много. Жалко, что я читать не умею, я бы такое написала в этом твоем фыс…бус… — нас этим кормом завалили бы с головой.

— Это идея — сказала я — с завтрашнего дня будем учить тебя читать и писать.

— А давай мы сначала научим Анфису или, вон, Ваську, им все равно делать нечего, целыми днями валяются у печи.

Я посмотрела на Анфису, стряхивающую с усов невидимые миру крошки, на Василису, сидящую недвижимо, словно объевшийся Будда, на Соню, вылавливающую лапкой остатки еды из Дусиной миски…

И поняла, что быть мне грамотной в одиночку, и отдуваться одной за всех. И переживать, и думать, чем накормить, и плакать по ночам от страха, что заканчиваются еда и деньги (а они, заразы, словно сговорившись, имеют обыкновение заканчиваться одновременно), и радоваться, что все мои любимые сыты и здоровы, и смеяться, обнимая Евдокию за толстую шею, и поплотнее накрывать одеялом котов, морозными ночами клубящихся в моей постели.

И жить. И получать в ответ любовь и радость чад и домочадцев, теплые слова и поддержку друзей, неугасимые веру и надежду.

— Я же говорила, что все будет хорошо — кричит Евдокия, убегая во двор, где за воротами торчат чьи-то уши.

Однажды у меня появилась собачка Дуся. Её принесли мне в пакетике от колготок — полуживую от голода, блох и никому-не-нужности. Дусин ангел-хранитель покинул дитя на автобусной остановке. И Дуся легла под лавочку — умирать.

Не случилось. Щенка заприметила моя знакомая — особа жалостливая, но брезгливая. Она закатила Дусю палочкой в пластиковый пакетик, и отнесла мне — человеку ещё более жалостливому, и напрочь лишённому брезгливости, когда дело касается живых существ.

Изначально Дуся состояла из ушей и тощей задницы, соединенных между собой узловатой веточкой позвоночника. Держалась вся эта хлипкая конструкция на тоненьких рахитичных ножках. По пыльной Дусиной шубке мышиного цвета, тревожно сновали голодные блохи, поскольку Дуся как источник блошиного питания себя исчерпала.

Нужно было срочно что-то делать с этим прискорбным фактом в виде безучастнпипетки, влила это дело в Дусю. Отчего та сразу же уснула.

Потом я побрызгала спящую Дусю спреем от блох, и эти сволочи тут же резво заскакали по моим голым ногам. Пришлось побрызгать и ноги. Потом — пришедших посмотреть, что здесь происходит, котов. Потом — всунувшего в приоткрытую дверь башку пса Бусермана. Потом — диван. Потом — ковер. Потом спрей закончился. А ещё потом — проснулась Дуся. И её всей толпой повели о лежащей тушки. В первую очередь — накормить. Я взбила пару перепелиных яиц с тёплым молоком и, с помощью купаться.

Через день Дуся поняла, где в этом доме живёт еда, и прочно поселилась на кухне. А ещё через неделю в Дусиной конституции произошли заметные изменения. К имеющимся ранее деталям экстерьера добавились большое круглое пузо и маленький, но чрезвычайно энергичный хвостик. Который раньше был зажат меж чресел, а теперь вольно развевался за Дусей, сопровождая её повсюду.

Ещё в Дусиной жизни произошло очень важное событие — Дуся стала Дусей. У неё появилось имя собственное. Чему Дуся была несказанно рада. И заслышав своё имя, широко улыбалась, демонстрируя ряд мелких, но острых, как у акулы, зубов.