Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

— Видишь ли, Дусенька, — лживым голосом говорю я — если чего-то очень-очень хочется, то немножко можно.

— Ой! — вскрикивает Евдокия. — Ой-ой! Мне уже!

— Что уже?

— Уже очень-очень хочется.

Смотрю в молящие карие глаза, вздыхаю, отрезаю тоненький ломтик сала, который мгновенно исчезает в Дусе.

— Ты хотя бы жевала — упрекаю обжору.

— Так а что там было жевать? Ты отрежь еще кусочек, нормальный, и я пожую.

Отрезаю еще ломтик, немного больше прежнего. Он тоже проваливается в Евдокию, не задержавшись ни на мгновение.

— Не получилось — вздыхает Дуся — давай еще раз.

— Нет — говорю — Евдокия. Нет и нет.

И прячу сало в холодильник. Дуся ложится тут же, рядом с дверцей, чтобы в случае следующего «очень-очень хочется» далеко не ходить.

Мои руки пронзительно пахнут соломкой, на которой обжигали сальцо, чесночком и перчиком. Перед глазами стоит розовый нежный бочок на золотистой шкурочке. И я чувствую, что мне не просто «очень хочется», не просто «очень-очень», а — мучительно, невыносимо, до спазмов в желудке. Я мечтаю, как Дуся уйдет из кухни, и тогда… я отрежу прозрачный ломтик сала, положу его на тонкий ломтик черного хлеба, сверху — чуть капну горчицей, сверху — положу маленький кружок маринованного огурчика…

Но Дуся, похоже, устроилась у холодильника надолго и никуда идти не собирается. Я в муках маюсь по кухне, перемыла посуду, начистила картошки, тщательно и с большой любовью протерла холодильник с ног до головы, потом перешла к мытью пола, ползая с тряпкой вокруг Евдокии. Когда пошла на третий виток, опползая лежащее тело, Дуся встала:

— Пойду-ка я погуляю, ежик в гости приглашал, и дела у меня в саду, и вообще…

На пороге не выдержала, обернулась:

— Приятного аппетита.

Сегодня Евдокия впервые в жизни увидела лягушку — та о чем-то неосторожно задумалась под старым пнем в саду. Похоже, что лягушка до сего дня тоже смутно представляла себе как выглядят собаки. И, похоже, никто не предупредил ее о существовании таковых.

На этом сходство заканчивалось, и начиналась большая разница. Дуся пришла в полный восторг, зато лягушка была фраппирована донельзя. И ее можно понять — когда над тобой практически ниоткуда, из глубин Вселенной нависает нечто огромное, с выпученными глазами и плохо пришитым языком, инстинкт самосохранения кричит «беги!»

И все побежали: лягушка — вокруг пня, Дуся — вокруг лягушки, мне досталась крайняя орбита, по ней я и наматывала круги, взывая к собачьему хвосту о милосердии. Дуся все пыталась цапнуть резиновую попрыгунью зубами, но, видимо, добыча пахла не очень аппетитно, поэтому забег вокруг пня продолжался и продолжался… и продолжался бы бесконечно, но тут я споткнулась и упала, накрыв собою запыхавшуюся лягушку. Поднялась с прохладным комочком в руке, открыла ладонь, и мы с беглянкой рассмотрели друг друга как равные, на одном уровне, глаза в глаза. Лягушечка была прехорошенькой: изумрудная, с шоколадными разводами, с золотистыми глазами и с застенчивой улыбкой. Словом, царевна как есть.

Дуся скакала рядом с криками «отдай немедленно, это мое, я первая нашла, так нечестно, а еще друг называется…» Пришлось пойти на обман: бросила в другой конец сада любимый Дусин мячик, валяющийся одновременно везде и повсюду. Пока владелица бегала за игрушкой, я посадила лягушку в траву по ту сторону забора, просунув руку через сетку, и пошла в сторону дома. На крыльце меня догнала Дуся с мячом в зубах и предложила обмен. Я показала ей пустые руки. Евдокия плюнула в меня мячом и побежала в сад. Поисково-розыскные работы велись до вечера. Но — безуспешно.

— Зато ты храпишь во сне!

В пылу ссоры Евдокия бросила в меня запретным козырем, и посмотрела с чувством собственного превосходства: что — уела?

— Неправда! — отбила я пас. — Это ты храпишь всю ночь и не даешь мне спать.

— Неправда! — вернула пас Евдокия. — Если бы я храпела, я не слышала бы, как храпишь ты. А я — слышала!

Женщины — мы не могли смириться с наличием такого неженского порока, как храп. Он как бы задвигал нас далеко за границы женственности, делал женщинами второго сорта.

Можете ли вы представить тоненькую и нежную Наташу Ростову храпящей в ночи? Или прелестную и страстную Анну Каренину, всхрапывающую, как Фру-Фру[Фру-фру — так звали лошадь Вронского.], на груди у Вронского?

Другое дело мужчины. Богатырский храп делает их в глазах женщин еще более мужественными, говорит о наличии силы духа, о широте натуры, о власти храпящего янь над спящей инь. Если, конечно, инь удается уснуть рядом с храпящим янь.

Вечером укладываемся с Дусей спать. Лежим рядом, настороженно прислушиваясь к дыханию друг друга. Евдокия не выдерживает, засыпает первой, и уже через минуту похрапывает тоненько и нежно, как Наташа Ростова, если бы та умела храпеть.

В Дусе как будто включился вентилятор, к которому приставили куриное перышко.

Фррр-фррр! — говорит Евдокия, и удивленно вскрикивает, увидав кого-то во сне.

Фррр-фррр! — говорит Евдокия, и бежит куда-то сквозь сон, перебирая всеми четырьмя ногами.

Фррр-фррр! — оттопыривается верхняя губа, являя миру кусочек вермишели, которую Дуся ела на ужин.

Я улыбаюсь и тоже засыпаю, в душе надеясь, что если и присоединюсь к Дусиному фррр-фррр, то буду делать это красиво и страстно, как Анна Каренина, вздумай она похрапеть.

А утром, в ответ на Дусино «ну как?», я отвечу, что она спала как ангел. И пускай бросит в меня камнем тот, кто знает наверняка, что ангелы не храпят.

Я вышла из магазина с двумя большими пакетами в руках. Евдокия сказала — наконец-то — и вручила мне рычаг управления — поводок. И мы, в предвкушении чая с сосисками и пирожными, двинулись было к родным пенатам.

Но двум алкашам, тусующимся на ступеньках маркета, чем-то не понравились наши спины. Этот факт был озвучен исключительно матом, но, в переводе на человеческий язык, смысл послания был таков — я сука, Дуся — само собой, нас надо давить нах, и идти нам следует туда же.

Один из алкашей был посмирнее, или может утрата равновесия не позволяла ему делать резких движений и заявлений. Второй же рвался в бой, и готов был лично отвести нас с Евдокией по заявленному адресу.

В одной руке у меня пакеты, в другой — поводок с Дусей на конце, третьей — я достала из кармана мобилку, носом набрала 102, одновременно плавно отступая из зоны военных действий.

На пятом гудке мне ответил настоящий милицейский голос — ленивый и недовольный тем, что его оторвали от важных дел.

— Слушаю вас — сказала милиция.