Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

— Понимаешь, Дуся, есть вещи, которые нам неподвластны.

— Понимаю — говорит Дуся, и, клацнув зубами, хватает на лету неосторожную муху. Потом падает на меня боком и лезет целоваться. При этом пахнет от нее… да какое это имеет значение?

Все лето, не покладая лап, Дуся трудилась в саду. Трудовая деятельность была столь интенсивной, что свободного от работы времени ей хватало только на поесть и поспать. Я была довольна, что собака занята делом, и не вникала в Дусины садоводческие изыскания. В свою очередь, Дуся была довольна данной ей свободой, свежим воздухом и реализацией себя в качестве землекопа. А кошки были довольны тем, что никто не висит у них над головой и не спрашивает, почему вы лежите на моем диване и едите из моей миски.

В результате всеобщего довольства, наш сад нынче напоминает поле битвы. С применением тяжелой артиллерии и коврового бомбометания. Пройти от одного дерева к другому, не сломав ногу, задача практически невыполнимая. Кругом воронки мне по пояс, длинные извилистые окопы, недостроенные землянки, дзоты и насыпи. Раскопки перемежаются сухой травой, палками, окаменевшими костями, мумифицировавшимися мышами и жуками, тленом непонятного происхождения. Видно, что все это не впопыхах нарыто и не бессистемно валяется. Композиция продумана, дизайнер — поклонник широты и красивого хаоса. В общем и целом, налицо картина «Как я провел лето».

С лопатой и граблями хожу по саду, пытаясь придать ему цивилизованный вид: закапываю раскопанное, сгребаю в кучу бренные останки флоры и фауны, попутно рассказывая яблоням и грушам, что я обо всем этом думаю. Дуся бродит следом, лицо у нее вопросительное, а иногда, когда я закапываю особо удачную яму, восклицательное. Возражать она не решается, слыша мой гневный монолог, но и просто так отдать на поругание плоды трудов своих, Дусе жаль. Она уходит глубоко в тыл и потихоньку роется в земле, пытаясь восстановить поруганную гармонию.

— Дуся! — кричу я. — Дуся!!! Дусяяаааа!!! Не смей этого делать!!!

Евдокия падает грудью на зарождающийся было окопчик, и печально глядит мне в глаза.

— А давай мы эту ямку оставим. Одну. Пускай это будет моя личная ямка, и я смогу делать с ней все, что угодно. Я буду прятать в ней тайны, приводить ёжика в гости, играть с кошками в прятки, спать в ней… ну, пожалуйста…

— Ладно — говорю я. — Но взамен пообещай мыть ноги перед тем, как войти в дом, и не лазать ко мне на кровать. И оставь в покое Анфису. Кошке почти 10 лет, она тебе в матери годится, а ты все время с ней ссоришься.

— В матери — смеется Дуся. — Фисаааа, что я тебе скажу — кричит она и убегает искать названную мамашу.

Сад потихоньку желтеет, еще почти незаметно, чуть-чуть, но деревья, такие энергичные и веселые летом, стоят в задумчивости, в легкой дреме. Каждое дерево я знаю в лицо, мы прожили вместе почти год, непростой год. Год, когда я привыкала к новому месту, а все вокруг — привыкало ко мне. И к Дусе, конечно.

А под утро за приоткрытым окном осторожно, по-мышиному шуршит. Остро пахнет чем-то давно знакомым и немного — мокрым подоконником.

Дождь идет, — подумала было. И тут же — а почему, собственно, идет? Путь дождя вертикален, сверху — вниз. Но ведь ходить можно только по горизонтали. Вертикаль вынудит либо карабкаться вверх, либо падать вниз. Значит, дождь падает? Или все-таки идет?

Сначала падает, а потом поднимается и идет. При падении больно ударяется, поэтому и ножки подволакивает, поэтому и шаги у него такие шаркающие. Падает, встает и идет, падает, встает и идет…

За окном стихло. Ушел. Чтобы упасть в другом месте. И пойти дальше, зная, что обречен на вечное падение.

Осень случилась сразу и без вариантов. Резко похолодало, а сегодня еще и с дождем — мелким, густым и каким-то исключительно мокрым, вот прямо — брррр.

Утром Дуся вывалилась на крыльцо, сказала «ого!», сказала «ох ты, поди ж ты» и ввалилась назад в дом.

— А пИсать, кто будет? — строго спросила я.

— Не сейчас — сказала Евдокия, и полезла под кровать — досыпать.

Коты впали в спячку. Видимо, до весны. Если так и дальше пойдет (в смысле холодов), будем печку топить (да-да! — воскликнули все — и поскорее!)

На днях были куплены дрова, вернее, будущие дрова. Пока это здоровенные ломти, на которые нарезаны стволы бывших деревьев. Теперь их нужно расколоть на мелкие полешки, чтобы в печь помещались. Для этого приглашен специальный человек, который придет к нам на выходные с топором, и наделает дров.

А пока этот бурелом лежит здоровенной кучей под забором, и Дуся уже пару раз совершила на нее восхождение, едва не переломав ноги. Во время последнего подъема на деревянный Эверест, сорвавшимся бревном Евдокию больно ударило по пяткам. Похромав пару дней, Дуся решила, что альпинизм — не ее стезя. И кровожадно ждет мужика с топором, который покажет этим деревяшкам, где раки зимуют.

Кстати, о раках. Не так давно нам подарили двух. Большущих. Наказали сварить, пока живы. Отказаться было неловко. Человек так радовался, что может что-то нам подарить. Но и бросать живых существ в кипяток никто не собирался. Поначалу раки жили у нас в тазу с водой. Дуся могла часами на них любоваться. Кошки тоже хотели любоваться, но их к тазу не подпускали, оберегая раков от возможных посягательств. А потом под вечер, как стало смеркаться, мы с Дусей тайно вынесли живой подарок за село, и бросили в реку. Дуся волновалась — утонут ведь. Я успокаивала ее — раки, они ведь в утонутом состоянии живут, на дне у них дома, и, возможно, наших раков ждут родные и близкие, волнуются…

И как они обрадуются — продолжила мои фантазии Евдокия, — как начнут обниматься-целоваться, пирогов напекут, устроят пир горой…

Всю обратную дорогу мы с Дусей обсуждали как там дела у наших раков. И радовались тому, какие мы добрые и великодушные. Правда дома, при виде пустого таза, Евдокия слегка взгрустнула, но тут нам подарили живую рыбу.

Итак, мы прожили год в качестве сельских обывателей. Это был тяжелый год — без газа, без горячей воды и вообще без воды (счастье, что она есть во дворе, прямо у крыльца, выяснилось, что у многих селян и этого нет, ходят за водой к колодцу, что в конце улицы), без туалета в доме, без стиральной машинки и еще много без чего. И, как оказалось, без всего этого можно жить. Что так живут тысячи и тысячи жителей сел и деревень.