Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Рольтыт выволок фанерный чемоданчик на волю и погрузил на легковую нарту.

Деревянные полозья плохо шли по траве, и пришлось немало потрудиться, чтобы достаточно далеко отойти от стойбища.

На каменистом пригорке Рольтыт набрал сухого стланика и мха, чтобы разжечь большой, жаркий костер. Огонь занялся сразу, хотя поначалу, на фоне яркого солнечного света, он казался слабым и бледным. Но вскоре Рольтыт почувствовал на своем лице жар и медленно положил сверху костра первую тетрадь. Он делал это с некоторой опаской, хотя был уверен, что ничего такого особенного не случится. Бумага горела странно — сначала обугливались края, темнели, загибались и уже только потом вспыхивали красноватым, дымным пламенем. Запах был горький, Рольтыт нечаянно вдохнул и долго не мог откашляться. Однако бумага горела в массе плохо, и, сообразив, Рольтыт следующие порции рвал на отдельные листы. Точно так же он поступил с книгами. Страшновато было смотреть на печатные буквы: они шевелились от жара, будто корчились от ожога. Иногда казалось, что от костра доносится какой-то странный звук, словно запечатленные в буквах голоса стонали и переговаривались между собой, жаловались на свое несчастье, и Рольтыт чувствовал нарождающийся страх, торопился, кидал в огонь неразрозненные листы, которые все равно потом приходилось долго ворошить концом обгорелой палки. Особенно плохо горели книги на английском языке, с обложками пришлось провозиться дольше всего, подкладывая в костер сухие ветки. Взяв в руки книгу на чукотском языке «Чавчылымнылтэ», Рольтыт заколебался: как-никак, но в этом томе запечатлены легенды и сказания оленного народа. Он даже знал художника, уэленца Выквова, уехавшего учиться в Ленинград еще до войны. Он хорошо нарисовал оленей, птиц, тундровых зверей. Они выглядели как живые и на горящих страницах словно старались выпрыгнуть из огня.

В довершение Рольтыт разломал на мелкие щепки фанерный чемоданчик и сжег. Подождал, пока остыл пепел, и разбросал по сторонам вместе с обгорелыми камнями, чтобы никакого следа не осталось.

Однако вместо радости и удовлетворения на сердце оставалась тяжесть и подспудный страх: кто может предсказать действия тангитанской женщины в тундре? Единственное, что выбрал Рольтыт в процессе долгих размышлений, сомнений — не отступать, следовать избранному пути. Поздновато он, конечно, вспомнил об этом, но именно так учил поступать отец. Если выбрал цель — иди до конца. И все же страх замедлял шаг, и он даже почувствовал слабость. Может, сегодня остаться в стойбище, послать вместо себя Катю? Пусть она заменит Анну Одинцову.

На следующее утро, встретившись с ней, Рольтыт хотел было уклониться, но Анна шла прямо на него, не сворачивая с дороги.

— У меня родилась мысль: а не сходить ли тебе в Уэлен, кое-что купить? Лето проходит, а к нам, похоже, никто не собирается.

— Меня могут там арестовать, — сказал Рольтыт, решив, что Анна еще не обнаружила пропажу. — Я ведь стрелял в Атату.

Анна задумалась: пожалуй, Рольтыт прав. Такое Атата не простит.

— Не хотелось бы остаться на зиму без запаса чая, табака, спичек, муки, сахара, — задумчиво произнесла Анна. — Нынче наши зимние пастбища будут далеко от побережья.

— А почему бы тебе самой не сходить в селение? — спросил Рольтыт.

— Я уже думала об этом, — ответила Анна. — Но меня скорее, чем тебя, задержат. Я представляю, что наговорил про меня властям Атата.

— Подождем еще немного, — предложил Рольтыт. — Вамче обещался еще раз приехать.

Удивительно, но больше самолет не прилетал, да и ожидание гостей заставляло ломать голову: что же там решили про стойбище? Может, и впрямь оставили в покое?

Анна все чаще задумывалась о своем будущем: что делать дальше? Убегать от преследования властей не имело смысла: если они решили, все равно догонят. Но, может, что-то изменилось в политике? Ведь такое случилось незадолго до войны, когда сплошное раскулачивание русских крестьян внезапно приостановилось по прямому указанию Сталина. Не произошло ли того же по отношению к чукотским оленеводам?

В таком случае, можно подумать о плодотворном сотрудничестве тундровых жителей с береговыми, морскими охотниками. Так уж исторически сложилось, что эти две половинки арктического народа уже не могли нормально существовать друг без друга. Оленеводам нужны были лахтачьи и моржовые кожи, ремни, тюлений жир, чай, сахар, мука, табак и другие товары, которые теперь в изобилии завозились в чукотские прибрежные села. В свою очередь, береговые чукчи остро нуждались в оленьих шкурах, незаменимых при шитье зимней одежды. Оленье мясо тоже играло теперь существенную роль в питании береговых чукчей, да и для приезжих русских, которые пока еще воротили нос от моржового и тюленьего мяса, утверждая, что оно пахнет рыбой, тогда как моржи вообще не едят рыбу.

А если написать нечто вроде предложения в адрес советских властей, привезти в районный центр, а то и в округ? Убедить их, что нет смысла уничтожать самых опытных, умелых, прекрасно знающих тундру оленеводов, лучше найти к их сердцам пути сотрудничества. Ведь никакие они не эксплуататоры, никого они не грабят, ни у кого не отнимают последнего куска. А что касается шаманства, то если отбросить мистику и перешедшие из веков неразгаданные тайны, то основная ее часть, как убедилась на собственном опыте Анна, это драгоценный кладезь положительных, самых что ни на есть материалистических знаний, помогающих жизни человека тундры. Грубое и глупое отрицание прошлого опыта — неразумно…

Об этом думала Анна, время от времени подкладывая разломанные руками веточки стланика в костер, над которым висел закопченный до черноты чайник.

Кусок рэтэма, закрывающий вход, был широко откинут, дым уходил не только в верхнее дымовое отверстие, но и низом, поэтому в чоттагине было светло и радостно. Дым отпугивал комаров, лучи низко опустившегося солнца светили у порога.

Анна Одинцова, решив не откладывать составление письменного предложения Советской власти, пошла за бумагой и карандашом. Однако фанерного чемоданчика в пологе не оказалось. Не было его и в боковых кладовках, куда его могла переложить Вэльвунэ.

Вэльвунэ, как обычно, находилась в соседней яранге, но она не видела чемоданчика и не брала его в руки. Анна еще раз перерыла всю ярангу, даже обошла ее снаружи, перебрала сложенный на грузовых нартах скарб.

Неужели оставили его на прежнем становище?

Но Анна отчетливо вспомнила, что еще несколько дней назад она собственноручно открывала его именно здесь, в пологе. Куда же он мог подеваться?

Она еще раз методически обшарила ярангу, вышла на волю и уселась на шершавый, нагревшийся за день камень. Тишина висела над стойбищем, лишь назойливо звенели комары, но этот звон уже воспринимался как часть тишины, вместе с отдаленным журчанием протекавшего недалеко ручья.