Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Анна шла все медленнее. Стоит ли писать это обращение? Ну, хорошо, если она все-таки добудет бумагу и запечатлеет на бумаге свои сокровенные мысли, кому они станут известны? Первым делом Атате и райкому партии. И если в лучшем случае ее бумагу перешлют дальше, в Москву, вряд ли она попадет к Сталину. Да и кто будет прислушиваться к мнению какой-то недоучившейся аспирантки если большие начальники Чукотки из местного населения одобряют политику великого Сталина? Пожалуй, ей будет только хуже. Причислят к врагам народа, противникам сплошной коллективизации. Так что обращение к властям обернется против нее же самой. Может быть, это и хорошо, что Рольтыт сжег ее фанерный чемоданчик с книгами и тетрадями и тем самым спас ее от опрометчивого шага.

Яранги стояли так, что их можно было разглядеть только с близкого расстояния. Анна вспомнила, как она впервые увидела это стойбище, когда приехала вместе с молодым мужем, Танатом. Какие грандиозные научные планы роились у нее в голове! Она мысленно и на бумаге спорила с такими великими учеными, как Тан-Богораз, Боас, Миид, Тейлор… Она и впрямь собрала уникальный материал о внутренней, обычной жизни чукотского оленеводческого стойбища, изучила ее изнутри, а не через внешнее наблюдение, которым ограничивались великие этнографы, социологи и историки. Она теперь знает, как создаются и произносятся шаманские заклинания, совершаются все важнейшие обряды в жизни тундрового человека от рождения и до смерти. Она может скроить и сшить любую нужную одежду, женскую, мужскую и детскую, обработать шкуры, ссучить нитки из оленьих жил, поставить ярангу, запрячь оленей, обработать тушу, приготовить кровяную колбасу и кашу из содержимого первой камеры оленьего желудка. Она может жить в этом стойбище всю свою жизнь… Дороги назад больше нет. Она сгорела вместе с содержимым фанерного чемоданчика. Конечно, многое можно будет восстановить по памяти, но это уже не то… В науке ценится и формальная сторона: а где полевые записи? Где научный дневник, в котором все сведения записаны с точными датами, с точным географическим описанием места?

А ведь она еще не старый человек. Можно сказать, еще совсем молодая женщина. И долгими жаркими ночами, когда лежишь и обливаешься потом под легким пыжиковым одеялом, порой чувствуешь томление, словно внутри тебя растет сладкий нарыв, который может быть излечен лишь острым мужским прикосновением. Иногда просыпаешься от удушья, еще долго чувствуя на себе тяжесть приснившегося мужского тела. Обречь себя на воздержание и постепенное угасание этого чувства? Вряд ли она встретит в тундре кого-то еще, кроме Рольтыта… Может, настанет такой безысходный час, когда единственным утешением будет именно этот мужчина, к которому она сейчас кроме отвращения иного чувства не питает. Будь на его месте Атата или похожий на него человек…

Анна бесшумно вошла в свою ярангу, скинула в чоттагине кэркэр, вползла в уютный полог из оленьих шкур на мягкую постель и провалилась в темный, как наступившая ночь, сон.

Вамче на этот раз пришел не один. Вдвоем с Кулилем они приволокли полную нарту продуктов. Кулиль работал истопником в уэленской пекарне и притащил на обмен целый мешок свежеиспеченного хлеба. Хлебный дух наполнил чоттагин яранги, у Анны слезы подступили к горлу. В голодные годы ленинградской блокады от слабого хлебного запаха, исходящего от жалкого кусочка мокрого черного хлеба, кружилась голова, слюна наполняла рот. И сейчас, вдыхая всей грудью хлебный дух, она вспомнила голодные годы блокадной ленинградской юности.

Кулиль налегал на вареное оленье мясо, а потом, достав свой нож, чистил оленьи ноги, осторожно разбивал их костяной рукояткой и доставал розовый мозг. Для берегового жителя нет лучшего лакомства!

Вамче долго не пришлось уговаривать, и он за вечерним чаем с лепешками из свежей муки, с сахаром, сгущенным молоком для детей, принялся рассказывать о событиях в стране и в Уэлене. Что касается мировых событий, по его словам выходило, что американские империалисты совсем забыли о днях былого союзничества и, как утверждают приезжие лекторы из Анадыря и Хабаровска, готовят войну против Советского Союза.

— Пограничники требуют, чтобы мы не уходили далеко от берегов. Чтобы выйти в море, столько надо подписать бумаг! Пока возишься с ними, зверь уходит, и возвращаешься с пустыми руками. Пропуска требуют даже от старух, которые уходят в тундру собирать ягоды, зелень и корешки. Опасаются шпионов и космополитов…

— Кого? — переспросила Анна.

— Космополитов, — точно, без затруднений ответил Вамче.

— Кто они такие?

— Наш чукотский лектор из Анадыря Номынкау сказал, что появилась такая порода людей, которые хвалят все иностранное. Это и есть космополиты. Они — народ очень вредный для Советской власти. Некоторые из наших, чтобы не иметь неприятностей, сдали старые винчестеры, а Гэмауге — американский граммофон. Правда, он уже не работал, пружина давно порвалась. Оказывается, чужие страны, особенно Америка, все лучшие изобретения русских ученых присвоили себе, чтобы возвысить себя и унизить нас. Теперь все это исправляют, в основном, в школах. У нас-то ничего такого иностранного давно нет.

— А что слышно об Атате?

— Говорят, поехал на материк лечить поврежденную ногу, — сообщил Вамче.

Больше у него ничего не удалось выведать, кроме того, что в Уэлен приехали новые учителя, а Лев Васильевич Беликов уехал в Ленинград и занялся там научной работой.

Проводили гостей и начали готовиться к зиме. Шили новую одежду, чинили рэтэмы, зимние пологи, нарты, оленью упряжь. Рольтыт внешне выказывал подчеркнутое послушание, но Анна чувствовала, как у него все внутри клокочет от сдерживаемой ненависти, и вела себя с ним осторожно, однако давая понять, что она догадывается о его истинных чувствах.

В дымном чоттагине на седеющих, потухающих углях лежала оленья лопатка. Она темнела на глазах и слегка потрескивала, покрываясь сетью трещин. Рольтыт из-за плеча Анны, затаив дыхание, смотрел на обугливающуюся кость.

Анна была в легком замешательстве: как тут разобраться с хитросплетении множества трещин и выбрать верную дорогу? И вдруг неожиданно на помощь пришел Рольтыт.

— Я вижу! Вон та трещина, самая широкая, показывает, что нам надо двигаться на северо-запад, в сторону Колючинской губы. Видишь, Анна?

— Вижу, — неожиданно хрипло выдавила из себя Анна и спросила: — А хороши ли там пастбища? Хватит ли корма оленям?

— Мы уже несколько лет там не были, — ответил Рольтыт. — Надеюсь, что пастбища восстановились.

Интересно, действительно ли Рольтыт увидел верный путь среди многочисленных трещинок на закопченной оленьей лопатке или же подыгрывает ей? Анна вгляделась в лицо Рольтыта, простодушное и открытое, и с легкой досадой подумала про себя, что ей еще долго и долго учиться, чтобы стать настоящим оленеводом.