Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Первые несколько часов ехали молча. Анна сидела спиной к движению, стараясь до последнего мгновения держать в поле зрения остававшиеся яранги. Она вдруг с необыкновенной ясностью и отчетливостью поняла, что никогда больше в жизни, сколько бы она ни длилась, не будет так счастлива, как эти несколько лет в тундре.

И только незадолго до первого привала Атата сказал:

— Пропажа документов сильно осложнит твое дело.

— Какая теперь разница! — вздохнула Анна и принялась ставить палатку.

Она ловко разожгла примус, приготовила чай.

Однако в палатке она не стала залезать в кукуль, а осталась поверх него, закутавшись в двойной, зимний, меховой кэркэр, в котором можно было спать и на открытом воздухе, на снегу.

Перед сном, прежде чем погасить свечу, Атата спросил:

— Как теперь будем жить, Анна Николаевна?

— Тебе виднее. Теперь от меня ничего не зависит.

Атата покряхтел, поудобнее устраиваясь в кукуле, и произнес:

— Многое зависит от тебя… И я могу помочь.

— Чем?

— Советом.

— И чем я должна заплатить за совет?

Атата чувствовал, что она усмехается в темноте. Он ответил не сразу.

— Ничего мне платить не надо… Единственное, чего бы я хотел, чтобы ты относилась ко мне не как к врагу, а как к другу.

— Друзья не арестовывают друзей.

— У меня приказ. И я должен его выполнись.

— Так какой совет ты мне хотел дать?

— Ты должна все отрицать, что касается твоих антисоветских действий. Теперь мне кажется, что это хорошо, что все твои бумаги сгорели.

— Так и не было в моих действиях ничего антисоветского, — сказала Анна.

— Ты должна говорить, что вела только научные исследования. Больше ничего. Куда уходил Ринто и зачем — тебе неизвестно.

— Мне известно, что он не любил Советской власти, он не хотел в колхоз, он хотел жить так, как всегда жил, и ничего не менять в своей жизни. И я его понимала и сочувствовала ему.

— Вот этого ты не должна говорить, когда тебя будут допрашивать, — сказал Атата.

— А разве не ты меня будешь допрашивать?

— Нет. Это дело следователя… Еще раз прошу тебя прислушаться к моему совету. Я не уверен, что это поможет, но намного облегчит твою судьбу.

Атата помолчал и медленно произнес:

— Есть еще один выход. Если ты скажешь, что тебя насильно держали в стойбище и не отпускали, считай, что ты спасена.

— Ну уж нет! — твердо ответила Анна. — Этого я никогда не скажу. Я не предаю своих друзей.

— Никому ведь худо не будет… Люди, которые тебя насильно удерживали, погибли под снежной лавиной.

— Если ты имеешь в виду Таната и Ринто, то этого никогда не будет.

— Жаль… Но у тебя еще есть время подумать. Я сам тебя повезу из Уэлена в бухту Лаврентия, а оттуда полетим самолетом в Анадырь.

«Вот и сбудется твоя детская мечта полететь на самолете», — с горькой внутренней усмешкой подумала Анна Одинцова.

Анна заметила приближение к Уэлену по резкому изменению запаха окружающего воздуха, так как сидела спиной к движению. Нарта шла по заснеженному льду лагуны, и еще издали просматривались прежде всего высокие мачты радиостанции, ветряной электродвигатель, деревянные домики полярной станции, школы, магазина. Из каждой трубы шел дым, и запах этого дыма чувствовался даже на таком расстоянии. Вот что значат несколько лет, проведенных в стерильной атмосфере тундры! Обоняние настолько обострилось, что чует иной запах за несколько километров.

Атата направил упряжку к домику Сельского Совета, над которым трепыхался сильно выцветший красный флаг. Но прежде чем подняться со льда лагуны, он обернулся к пассажирке и строго сказал:

— Чтобы не было недоразумений, я предупреждаю — так как ты арестованная, то не имеешь права ни с кем вступать в разговоры. Все вопросы — только ко мне. И все мои приказания ты должна исполнять беспрекословно.

Анна ничего не сказала в ответ. Она только горько подумала про себя, что теперь ей надо привыкать к новой роли — арестантки.

Ее поместили в отдельную комнату прямо в доме Сельского Совета. Там уже имелась пружинная кровать с тощим интернатским матрацем. Но окна нормальные, не тюремные, не забранные решетками.

Анна Одинцова некоторое время тупо, без всякой мысли сидела на кровати, глядя в окно, в котором виднелось белое, заснеженное поле Уэленской лагуны. Потом огляделась, увидела в углу рукомойник с крохотным зеркальцем над ним, внизу довольно вместительное ведро, очевидно, служившее туалетом. Она даже вспомнила где-то читанное, что это ведро на тюремном жаргоне называется «параша».

Подавив искушение подойти к зеркалу, Анна направилась к окну. Заскрипел замок, и в комнату-камеру вошел Атата.

— На полярной станции для тебя затопили баню. Вот женское белье, которое мне удалось купить в магазине.

— Мне не обязательно мыться в бане, — сказала Анна. — Я ведь тундровая женщина.

— Теперь ты арестованная, — строго оборвал Атата, — и должна соблюдать правила гигиены.

Они шли к бане берегом лагуны, где не было прохожих.

В тесном предбаннике Анна скинула с себя кэркэр. На отдельном табурете стоял кувшин. Почувствовав неожиданную жажду, она поднесла его к губам и вдруг ощутила давно забытый запах кваса.

Она мылась долго. Здесь был даже веник, очевидно сплетенный из летних, зеленых веток карликовой березы. Похлестав себя, Анна выходила в прохладный предбанник, с наслаждением делала большой глоток кваса и снова ныряла в парной, жаркий полумрак.

Вытершись насухо, она с трудом натянула на тело ставшее непривычным нижнее женское белье. Оно было подобрано по размеру, но все дело было в том, что оно сковывало, лишало свободы, которую обеспечивало просторное меховое нутро кэркэра.

Одевшись, Анна осторожно толкнула наружную дверь, но она была заперта.

«Настоящая арестантка», — подумала она про себя и уселась на лавку в ожидании своего конвоира.

Обратно шли уже в ранних зимних сумерках.

Тем же безлюдным берегом лагуны. Где-то изредка лаяли собаки, доносились людские голоса, и ровно гудел какой-то мощный двигатель, видимо, электростанции.

Благодаря щедро накрытому столику с множеством уже открытых консервных банок, кусков вареного мяса, разрезанного оленьего языка и бутылки какого-то вина комната больше не казалась арестантской камерой. Она освещалась яркой тридцатилинейной керосиновой лампой.

— Теперь поедим и поговорим, — сказал Атата.

Глядя на столик, Анна вдруг почувствовала звериный голод.

Вино хотя и было сладкое, но с каким-то сургучным привкусом.

— Другого вина здесь нет, только спирт, — виновато вымолвил Атата. — Тебе нравится?

— Честно говоря, мне все равно, — ответила Анна, хотя после долгой бани ей все же было приятно выпить вина.