Леонид Нетребо - Караван-сарай

На следующий день Вася и Алина уезжали в Тюмень, провожала их одна Фатима (так она захотела). На вокзале, когда уже подошел их поезд, Алина обратилась шутливо к Васе:

— Ты, дорогой женишок, в конце концов, будешь просить благословения? Или, думаешь, и так все ясно? Надо ведь форму соблюсти!

— Хм… — Вася не знал, как обратиться к будущей теще, к тому же вопрос Алины застал его врасплох, от всего этого его собственный вопрос получился несколько сумбурным: — Вы разрешите мне… взять вашу дочку в жены?

— А что делать? — воскликнула почти радостно Фатима. — Запретить? А что тогда? Поезд уедет! — глубокомысленно произнесла она с яркой шутливой мимикой, метнув взгляд на перрон. — Бери, ладно…

В следующий раз Вася и Алина приехали в Башкирию уже мужем и женой. В это время умирал Камиль: лежал, сидел, иногда даже ходил — живым трупом.

— Остриги ему ногти, — попросила патронажная сестра, пожилая чувашка, убирая ампулы и шприцы в сумку, — умрет, а ногти не стриженнные.

Васе показалось, что сестра произнесла это как бы в шутку. Вернее, так должно было быть — в шутку. А как же иначе, если Камиль рядом, в сознании, все слышит.

Но сестра, судя по интонации и мимике (как будто попросила принести воды или заменить полотенце), не думала шутить, а Камиль и не собирался делать вид, что воспринимает слова бодрящей игрой. Он, кожа да кости, просто сидел, согнувшись, на большой кровати, поджав одну ногу к туловищу, опершись подбородком в острую коленку, и смотрел поочередно то на Васю, то на патронажную сестру, то на большие портняжные ножницы, лежащие у ступни, то на свои желтые ногти, которые ему уже не по силам укоротить. Сидел, можно сказать, достойным — не капризным, не виноватым, не обиженным. Как вдоволь поживший, мудрый человек, которому просто пришло время умирать, то есть наступил очередной (пусть даже последний) этап долгой жизни, в не показной благодарности к окружающим его людям. За то, хотя бы, что умирает в чистоте и спокойствии…

— Ногти старые, Васек, как деревянные, — пояснил Камиль, шевеля ступней, — на руках смог, а на ногах… силенок не хватает. А на тот свет с такими ногтями нельзя-а…

Камиль только что получил очередную дозу обезболивающего, поэтому на глазах становился удовлетворенно-расслабленным, пьяноватым, и уже шепелявил.

— Так уж прямо и нельзя? Это почему, дядь Коль? — весело спросил Вася, садясь рядом и пристраивая худую бескровную ногу Камиля у себя на бедре.

Меньше всего Вася хотел, чтобы его грядущая работа выглядела ритуальной. Поэтому и последний вопрос задал легко: якобы ему, беспечному атеисту, просто интересно услышать от правоверного мусульманина трактовку одного из мистических предрассудков.

— Нельзя. Знай… — продолжал Камиль. Получилось устало, облегченно и по-прежнему серьезно. Видно, ему уже действительно не нужно было в жизни улыбаться, приспосабливаться. — Ногти про тебя на том свете все расскажут.

— Да ну! Предатели, значит? — натужно засмеялся Вася, целясь ножницами в очередного «предателя». — Странно, я думал, что там про нас и без посторонних рассказов все известно…

— Не отщелкивай, — продолжал тихо говорить Камиль, глядя на ножницы, — собирай в кучку, потом сожжешь. Запомни: ногти, где попало, не стриги… Кто на твои ногти наступит, тот тебе врагом станет, — Камиль перевел дух, помолчал. — Вася, на поминки плов сваришь?

— Конечно, сварю, дядь Коль, — деловито ответил Вася, не отрывая глаз от работы.

— Вася… — не унимался Камиль. — Всё?

— Всё, — ответил Вася, заворачивая горстку ногтей в газету. — Сейчас пойду сожгу в саду.

— Да… — Камиль явно волновался. — Ты подожди… Возьми карандаш… бумагу. Быстрее…

Вася молча подчинился: взял авторучку и какой-то листок с рецептом.

— Пиши… — казалось, Камиль задыхался от волнения. — Район…

Вася записал почтовый адрес, который назвал Камиль. И вопросительно посмотрел на больного.

— Это адрес человека, у которого я был в… В плену. Но это не важно… Там девочка… Осталась. Заложница… Сажи ее имя. Имя такое, чеченское, Сажи?. Запомни, напиши, подчеркни. Это моя последняя воля… Хоть и не хочется никого утруждать… Не имею права… Но, если сможешь…

— Что нужно сделать, дядя Коля? — волнение Камиля передалось Васе, он мелко дрожал, как от холода, хотя в комнате было очень тепло.

— Ее родители, если сами туда приедут, в горы, то им ее отдадут… Никуда не денутся… Просто отдадут. А так — требуют большой выкуп. Не хозяин, а другие… Сумма огромная. Те, кто ее похитил, не торопятся: собирайте, мол, хоть несколько лет…

— Так, может, заявим, куда следует? Ее освободят.

— Нет! — почти выкрикнул Камиль и откинулся на подушку. — Я хозяину поклялся, что ни солдат, ни милицию к нему не приведу. Хозяин неплохой человек. Сам людей не ворует. Мы просто жили у него. И Сажи — просто живет… Как дочь.

Вася мотнул головой, недобро улыбнувшись:

— Да, совсем невинный, прямо хороший человек! Просто рабовладелец, а так ничего, хороший парень.

Камиль забормотал, закрыв глаза, слабо шевельнул рукой, как будто отмахивался:

— Потом расскажу, Василь, когда проснусь… Помоги им… Иначе — зачем я жил? Бесполезный, никчемный… Для себя жил… И что нажил? — он через силу открыл глаза, выставил перед лицом костлявую ладонь, как бы показывая ее Васе. — Сорок килограмм мяса и костей… Пока еще… И все. А там — прах… Даже «спасибо» от меня не останется…

Карл пришел к Камилю, когда тот только что проснулся.

— Колька! Я в исполком ходил. Мне место на старом кладбище, в Николо-Березовке, дают. Бронь. Не беспокойся, говорят, дядя Карл, — Карл сменил обычную небрежную интонацию на уважительно-лебезящую, имитируя речь неведомого чиновника, — тебе как ветерану труда, как дитю войны — бронь. А твоему другу, говорят, только новое. В городе. Ни в какую! Я им: там ведь пустырь! Деревьев нет, сушняк, далёко, автобуса щёрта два дождешься. Не смог уговорить, прости.

Камиль слабо махнул рукой. Дескать, ладно!

Карл не унимался:

— Колька, что тебе перед… Что тебе такое сделать приятное?

— Ничего не нужно, — сказал Камиль равнодушно и словно привычно, как будто всю жизнь говорил эту фразу. Помолчав, через силу благодарно улыбнулся. — Спасибо, Карл.

— Нет, Колька! — уверенно сказал Карл. — Кое-что нужно… Кое-какой подарок тебе нужно… Чтобы на всю жизнь запомнил, чтобы на том свете вспоминал…

Сразу после того, как Камиль окончательно обустроился у Фатимы, Карл взял нового знакомого в оборот: набился в друзья или взял в товарищи — скоро это не имело ровно никакого значения. Они сблизились, почти сроднились. Причем первая роль во всех совместных начинаниях принадлежала Карлу. Казалось, на Камиля переключилась вся его прежняя расположенность к Фатиме. Карл, до этого изредка трудившийся в хозяйстве своей подопечной, передав ее, так сказать, с рук на руки, совсем перешел на праздный образ жизни, вовлекая, по возможности, в безделье и Камиля.