Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

— Атаман, он мой гость, — набычился разбойник, — отве­чать ему нечего, всю эту кашу заварил я, с меня и спрос. А ежели к крысам, то и я с ним пойду.

— Да хоть в ж...пу иди! Бестолочь! Я же от тебя так путнего ничего и не добился. Единственное, чего дознался — что ты тело баронессы этой, прости господи, в какой-то колодец в своём под­земелье бросил, а мне мозги пудришь, что в Шамбалу её спро­вадил для лечения от смерти. Зачем подстилку у меня Юнькину спёр? А главное, куда Званскую дел? Мать скоро за ней прибудет.

— Да они же её, окаянные, в бездну и ввергли! — распахнув дверь, с рыданиями ввалилась в комнату подслушивающая с дру­гой стороны Даша.

— Что? Живую в пропасть?! Митрич! Верёвки, доску и лю­дей, мигом! — выхватывая пистолет, приказал Макута. — Сто­ять, голуби, тихо, кто дёрнется — убью, как суслика! Юнька, бы­стренько взял кандалы и сковал этим извергам ноги. Не мешкай, а то и тебя повешу.

— Бей, Бей, не надо спешить! Никого мы жизни не лиша­ли, так надо было, слышишь! — замерев по стойке смирно, орал Сар-мэн, который хорошо знал, что шевельни он хоть мизинцем, атаман застрелит тут же.

Митрич, чуя щекотливость вопроса, призвал на помощь только четверых своих людей, да и те в избу не вошли, а стали во­круг дома у окон. Стреноженных и связанных подельников уса­дили на лавку у дальней стены, Макута присел у окна и пустыми глазами смотрел на улицу. Распогодилось. Солнце расцвечива­ло мир, в котором казалось, не было горя и смерти. На небе ни облачка, жужжащие и попискивающие божьи твари парили над входящим в силу разноцветьем. Внизу, у посёлка, детвора затея­ла игру в лапту. «И кто их только научил этой старой и азартной забаве? — грустно думал атаман, не желая поворачиваться и воз­вращать себя к невесёлым обязанностям судьи и палача. Что он скажет помещице, свято верящей в его справедливость, как по­смотрит ей в глаза? Как убить сына лучшего друга, своего крест­ника, а может, в недалёком будущем и преемника?»

— Дядька Макута! — прервала его невесёлые мысли шмы­гающая носом Дарья. — В ямку ту барыня сама согласилась бул­тыхнуться...

— Ну-ка, девка, расскажи хоть ты мне всё по порядку, — нехотя повернулся Бей, поставив пистолет на предохранитель и сунув его себе за пояс. — Только вот всё по самому что ни на есть порядку — как покойницу забрали, куда понесли, что дальше было, хорошо?

Заметив, что девчонка украдкой косится то на своего сужено­го, то на связанных пленников, Макута едва заметно мотнул в их сторону головой. Митрич щёлкнул пальцами, в опочивальню теня­ми скользнули два молодца и, растворив широкие двери простор­ной светлицы, где на ломберном столике лежали ещё не вскрытые карты горе-любовников, зашвырнули туда обоих, словно мешки с картошкой. Когда двери закрылись, шум и ругань затихли, ата­ман подозвал обоих, парня и девушку, и велел говорить.

— Всё случилось негаданно, — заслоняя собой невесту, начал кавалер. Он с достоинством пригладил волосы, одёрнул кургузую рубашку, подпоясанную не то кушаком, не то скрученным в жгут женским платком и машинально потёр левой рукой нос. — Моло­да госпожа лежали и спали, уцепившись за руку Еноха Миновича, Дашка сидела рядом и плакала по убиенной. Она завжды плачет, ежели кто где неподалёку помрёт. И тут вбегает атаман и кличет Миновича. Ну они ушли вот в эту комнату, а мы остались там, — он указал на дверь, за которую только что вышвырнули главных героев его повествования, — об чём оне гутарили, я не слыхивал. Только вскорости они возвернулись...

— Машенька проснулась и пить попросила, — дополнила осмелевшая девица, выглянув из-за спины молодого человека, её лицо было каким-то странным образом ещё не тронуто ни мон­гольской раскосостью, ни китайской желтизной. Большие серые глаза смотрели наивно и доверчиво.

— Да, Мария Захаровна проснулись и говорили с нами, — за­талкивая суженую от греха подальше, согласился Юнь, — а когда господа вернулись, барынька кинулися на шею Еноху Миновичу и их поцеловали.

— А когда же это оне замиловаться-то успели? — полюбо­пытствовал атаман.

— А кады на гору утром бегали да с её стреляную Митрадору принесли, — опять вклинилась девушка и вдруг, словно спохватившись, отпрянула обратно за спину своего дружка и уже оттуда, правда, не так бойко добавила: — А Юньки тогда ещё и не было, он к старой барыне с письмом ездил.

Юнька толкнул её локтем и раздражённо цыкнул.

— По поручению атамана я в село мотался, насчёт выкупу и на разведку. Войско в старую крепость пригнали, ворота затво­рили, пушки ладить стали, а старого Прохора произвели в комен­данты крепости и приказали вас изыскать и закандалить.

— Ну, и пусть себе кандалят, ты только это, паря, от главного- то не уюливай. Так что дальше было?

— А дальше оне втроём уж какой-то непонятный разговор завели, и слова навроде ненашенские, мы-то ни шиша так и не разобрали. И там ещё более барынька наша говорила, а мужики молчали, да каки-т вопросы задавали.

— Правда, дядечка! — как авторитетный свидетель под­твердила девушка. — Я хоть и не знаю нового языка, но учила малешко, так я смогла разобрать только, что они говорили про синь-камень и про каких-то чародеев, которые, вроде как, в этой горе живут...

— Одним словом, — перебил невесту парень, — пошли мы втроём к скорбной избе, где бабка Пуркина народ к загробной жиз­ни готовит, атаман зашёл, забрал голую покойницу, прикрыл её моим трофеем, и оне с Миновичем побежали к дому, а я двери в избе-то подпёр за ними. Потом мы отворили потаённый лаз — он там, в дровнике — и, затеплив факелы, стали под землю спускаться. В пещоре страшно было. Вскорости добрели до подземного казема­та, большого такого — ни стен, ни потолка не видать. В серёдке, а, может, где и в другом месте на полу больша така голубая каменюка лежит, ровно как под водопадом, куда мы со старцем да евонными девками на ладье улетели. Енох постлал на камень ну ту марлю, ка­мень, вроде, даже как засветился. Взял тряпку крепко за края и ве­лел мне на неё каменёк увесистый бросить. Я всё сполнил, и камень ушёл в камень, а материю он выдернул в обратную.

Постлали они ещё раз тряпку, да за один край вдвоём держат, а мне с девками велели на неё покойницу приладить...

— Тяжеленько это было сотворить. Никак она, бедняга, не умещалась на том лоскуте, — вставила своё свидетельство Даша. — Вот всё же усадили, а чуда нет. Тогда наша барынька и говорит, это её, дескать, грехи не пускают, надо чтобы невинной она была, а так не разверзнется.

— Невиновной в чём? — перебил её Макута.

Даша залилась румянцем и потупилась, не зная, что и отве­тить взрослому мужчине.

— Да, чтобы она мужика не пробовала, — пришёл ей на вы­ручку Юнь, довольный тем, что самому Макуте что-то растолко­вал. — Сняли мы убиенную, положили в сторонке, а Енох Мино­вич хвать Дашу и на лоскут этот, я её за руку едва успел хватить, а она тоже не проваливается. Тогда Маша встала на колени, об­локотилась на тот камень, тут руки ейные туда и погрязли. Она спужалась и отпрянула.