Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

«Видите, меня они пускают, — говорит, — я сейчас, мол, возьму Митадору, обниму, вы её ко мне ремнями привяжите, и я прыгну. А там будь что будет. Верю, — говорит, — оне добрые и нам помогут». Так всё и сделали. Теперь оне обе там, — шумно выдохнул Юнька.

— А что же ейный жених? — медленно вставая и поглаживая усы, спросил атаман. — Неужто так спокойно и бросил свою за­знобу в пасть чёрт-те чего? Хорош гусь. Али это его Сар-мэн припугнул?

— Да что вы, дядечка атаман! — всплеснула руками совсем осмелевшая Дашка. — Они на том камне и сами все прыгали и Юньку заставляли, и всё ни в какую. А потом Енох Минович и Машенька долго целовались и клялись друг другу в любви, и что всегда будут ждать друг дружку. Так красиво было, что я даже заплакала. Вот теперь всё.

— А тряпка та где ? — как бы невзначай спросил атаман, про­должая гладить усы.

— Так она же в том камне и застряла. Как барышня с по­койницей сгинули в синем-то камне, он потемнел, и тряпка там замуровалась. Мы сколько не тянули, сколь не пытались резать, даже топором рубили. Всё нипочём!

За окном уже помалу стал собираться вечер. Горы потемне­ли, кедрачи насупились, лёгкой дымкой по низинам и распадкам забелёсился юный прозрачный туман. Солнце ещё продолжало цепляться своими лучами за высокие вершины гор, розово ис­криться на далёких снегах и глетчерах, в тёмно-голубом безоб­лачном небе зажглись первые звёзды, далёкий костёр стал ярче, неярко засветились подслеповатые на закате окна в крайних из­бах посёлка, а короткий сумрак уже набрал силу, вот ещё чуть- чуть и призовёт он на землю свою повелительницу — ночь.

Люди, уставшие друг от друга, спешили поскорее юркнуть в своё одиночество, чтобы хоть несколько недолгих часов побыть наедине с самим собой и ощутить себя человеком.

20

Воробейчиков был как всегда неутомим. Застоявшись в бю­рократическом ничегонеделании, он, что называется, рыл землю носом. За неполные четыре дня, прошедших с приснопамятного собрания вольных каменщиков, административный округ был превращен в военный, а народонаселение, включая бродяг, уйсуров, нелегализованных ханьцев и всех прочих, было безжа­лостно поставлено под ружьё. В каждой захудалой деревеньке в спешном порядке учреждались военные комендатуры, полевые трибуналы и открыты порочные пункты для провинившихся. В отдельных местностях, ввиду явной нехватки мужиков, под ру­жьё были поставлены бабы и незамужние девки. Однако вскоро­сти от этакой затеи пришлось отказаться, ибо войсковые казармы и баракоподобные длинные защитного цвета палатки превраща­лись ночами в форменные Содомы и Гоморры, где даже с фо­нарём невозможно было отыскать жалкого подобия Лота. Видя этакое издевательство над святыми устоями армейской казармы, Наместник разразился громким и подробным приказом, гласив­шим: «Сие форменное скотство, расплодившееся в последнее время в подчинённых мне войсках, не токмо ведёт к невыспанности личного состава, но и отрицательнейшим образом сказы­вается на моральном духе бойцов, коие в течение всего дня на­ходятся в неприязненных отношениях со своими сослуживцами на почве взаимной ревности и перманентной тяги к всевозмож­ному разврату. Во вверенной мне армии получили распростране­ния рукоприкладство, мордобитие, а также невиданные доселе в армейском коллективе инциденты, как то: таскание за космы, плескание кипяткоподобной жидкостью (чаем) на грудь сослу­живицы, поцарапывание мягких тканей лица и прочих мест. А посему...» — и далее шёл подробнейший перечень мер по на­ведению повсеместно образцового порядка. Женская составляю­щая армии была срочно распущенна по домам, их место заняли мужики из более густонаселённых уделов и дорожные рабочие. Правда, в каждой местности из числа социально активных девок и баб, не обременённых узами брака, были сформированы спе­циальные женские батальоны, в обязанности которых входили карательные и поощрительные функции. После чего армейская жизнь вошла в своё привычное повседневное русло.

Ханьцы и кипчаки, видя такую нешуточную милитаризацию граничащего с ними округа, не на шутку струхнули и от греха по­дальше откатились километров на пятнадцать в глубь своей террито­рии, тем самым освободив не только наши кровные земли, которые они умудрились тихой сапой оттяпать, но и своей земли не менее пяти, а то и более километров оставили, вроде как в порядке компен­сации. Воробейчиков, видя такой коленкор, в момент перенёс по­граничные столбы и закрепил новую границу обширной пьянкой да вечным договором с начальствующим составом сопредельной сто­роны. Землицы, кстати, набралось прилично! Это когда отдаёшь её, не видно, а вот когда забираешь, прибыток сразу ощутим. К тому ж и демография от всего этого только улучшилась.

Не дождавшись вызволения своего наместника из бандитско­го плена, Генерал-Наместник сам пожаловал в Чулым в порядке инспектирования караульно-постовой службы, и, остановив ма­шины с сопровождающими его лицами недалеко от администра­тивного центра, сам решил пройтись по небольшой пригородной деревеньке.

Всему миру ведомо извечное убожество нашего села. Серые, крытые латаным-перелатаным шифером замшелые крыши вы­бежавших из дикого прошлого подслеповатых домишек, такие же серые от старости и безысходности, покосившиеся изгороди, гор­батенькие сараюшки. Кажется, ничего здесь не изменилось со времён Иоанна Грозного, только ещё сильнее разрушилось и запу­стело. Утренний туман неспешно выползал из пологой поймы по­блескивающей металлом реки на просёлочную дорогу, которая чуть дальше обращалась в деревенскую улицу. Солнце ещё не взошло, а только обозначило восток, мир был напитан грустной прохладой, и оттого нестерпимо тоскливой казалась одинокая фигура Генерал- Наместника на этом диком и патриархальном шляхе.

Воробейчиков вполголоса чертыхался, он уже в третий раз вляпывался в коровью лепёху. В горных поселениях скотина жи­вёт своей весьма независимой жизнью, особенно молодняк, кото­рый и на ночь в стойло приходит редко. Посему, заметив впереди размытые туманом контуры больших, бурых, как ему показалось, камней, инспектирующий отметил смётку местного военного на­чальника, воздвигшего непреодолимые препятствия для передви­жения механизированных частей противника. И каково же было его удивление, испуг, а главное разочарование, когда один из этих камней с громким вздохом поднялся и двинулся ему навстречу.

Урза Филиппович лихорадочно зашарил в карманах сюртука в поисках очков, которые не носил постоянно из-за армейского форса. Водрузив окуляры на положенное место, он с облегчением вздохнул: на него, медленно раскачиваясь, шла мирно жующая бурёнка.