Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

Именно об этом пародоксе и рассуждал известный полито­лог, политтехнолог, телепрорицатель и скрытый колдун Кремля Павлин Тойотович Глебовский. Толстомордый, смахивающий на стареющего потасканного хряка, с аккуратным тройным под­бородочком, всегда сальными волосами, пустыми, как костяшки домино, глазами, он еженедельно голосом, похожим на органчик, вещал стране неутешительные пророчества и сыпал гневные проклятия в адрес многочисленных врагов суверенной свободы и Августейшего Демократа. Но даже его, прожжённого циника, искренне удивлял этот общенародный психоз.

— Для меня и иных насельников бездны госвласти, понятны причины нынешнего дурацкого трепета. Нам есть от чего тре­петать, — бормотал себе под нос демиург. — Я — другое дело! Без меня всё в Кремле встанет и закостенеет, я — паровой котёл государственного локомотива! Хотя паровой котёл это как-то ба­нально, не пафосно, что-то вроде скороварки. Плохое сравнение, гляди, где-нибудь его не ляпни на людях. Нет, я не котёл, а нечто другое, но всё равно лично мне есть что терять и от чего тре­петать. Понятно, отчего трепещут министры, их аппараты и до­мочадцы. Не надо долго объяснять, отчего трепещут начальники ведомств и департаментов с их экономическими командами, но отчего трепещут те, кто и трепетать-то не должен вовсе? Кто это может объяснить, кто ответит на этот простой вопрос?

Вот свежая статистика. — Глебовский разложил на столе листки с диаграммами. — Чудны дела твои, кто бы ты ни был там, на небесах! Но и даже ты мне внятно не сможешь ответить, почему отставкой Джахарийского так озабочены домохозяйки, работники ЖЭКов, милиционеры, учителя, а главное, пенсио­неры — сорок процентов! Во всех газетах, радиоприёмниках, телевизорах, утренних электричках и поездах метрополитена — везде шу-шу-шу: «а вы знаете .сняли?», «а вы слушали?...», «сегодня передали...», «да что вы говорите, какой ужас!» И глав­ное: — «ах, что теперь будет?... что будет?!»

Да какое вам собачье дело, вы-то здесь причём? Я, конеч­но, могу вам ответить, что будет с пенсионеркой тётей Шурой после неожиданной отставки моего всесильного шефа! А соб­ственно, ничего не будет, ровным счётом ничего! Как жила она в своей малогабаритной клетушке, так и будет жить ровно столько, сколько отпустит ей Бог на срок дожития! Как получала пенсию, начисленную по принятому только у нас в стране принципу: «От каждого — по возможностям, каждому — что дадут», так и будет получать. Как ходила голосовать, так и будет ходить голосовать, вот только выбрать она, болезная, никого не сможет. Потому что народ голосует, а выбирают другие и в другом месте. В этом и за­ключена великая истина суверенной демократии. Однако народ ничего этого не знает и даже не догадывается, слава великому Архитектору! Так что поводов у него для подобных беспокойств ровным счётом никаких нет. Ну отчего же тогда он вибрирует?

— А он боится, что у него и сегодняшнюю малость отберут, да ещё войну развяжут, пенсию урежут, проездные отнимут. На­дежду на халяву народную вы урежите, — услышал Павлин спо­койный голос недавно снятого шефа и вздрогнул.

Правая рука как бы невзначай скользнула в нишу между крышкой стола и тумбой с ящиками, вцепилась в большую, за­бранную в застеклённую рамку фотографию; левая — натянув рукав пиджака на внутреннюю сторону ладони, принялась вы­тирать невидимые на стекле пятна. Для пущей убедительности Тойотович пару раз на него хукнул, ещё потёр и, как бы любуясь, поставил фото на привычное место, слева от себя. Довольный уловкой, поднял голову, чтобы улыбнуться шефу и остолбенел — в кабинете никого не было.

Павлин Тайотович, как человек публично исповедующий мистику и метафизику, ещё с диссидентских времён своей юно­сти твёрдо знал, что мир материален, духов, монад и прочих ска­зочных персонажей в объективной реальности не существует, от­чего по настоящему испугался. На всякий случай он вышел из-за стола, заглянул в приёмную, споткнулся глазами о своего верно­го и в любой момент готового всё исполнить секретаря Ванечку Ван Блюма, вернулся обратно, толкнул для уверенности дверь комнаты отдыха — пусто.

«Это глюки! — мысленно вынес он неутешительный диа­гноз. — Доработался, мать твою! И в твои-то неполные пять­десят! Слуховые галюцинации, это даже для тебя уже слиш­ком! — Павлин Тойотович панически боялся болезней, особенно умственных, и на то были определённые, так сказать, наслед­ственные причины. Он сел обратно за стол, с раздражением взял фотографию, на которой был запечатлён в обнимку с улетевшим в никуда шефом, и сунул её обратно в нишу.

Однако нематериальные странности приняли материальный характер: массивная золотая авторучка, украшенная барельефом из снежного барса с рубиновыми глазами, душащего изумрудно­глазую серну, поднялась над столом, изготовилась для письма и, коснувшись белого листа, начала аккуратным школьным почер­ком бывшего начальника выводить слова:

«Павлин! Ты мудак! Такого даже я от тебя не ожидал! Мы все в этом доме подлецы, но чтобы вот так, сразу! Это слишком! Фотографию не мучай, лучше выкинь, она не казённый портрет и сдаче не подлежит! А я тебя из сердца своего выкину, гадёны­ша!» — даже по письму чувствовалось — Джахарийский не на шутку распалялся.

Политкомбинатор сидел бледный, как полотно. Пальцы его непроизвольно вцепились в подлокотники кресла и, казалось, прикипели к кожаной обивке, остатки сознания готовы были в любой момент покинуть гудящую пустотой голову.

«Да что же ты так бздишь? — продолжало поскрипывать веч­ное перо. — Водички попей. Не дрейфь, с ума ты не сойдёшь, пока я этого не захочу. И ещё, для твоего сведения, я — не ми­стика, не дух какой-то поганый, я — воля! Обычная воля сильно­го человека. Воля, Павлинчик, ничего, что я тебя как встарь на­зываю? Воля, она, недалёкий ты мой, субстанция материальная и вполне объективная, пугаться её не следует. А теперь слушай! Вернее, внимательно читай и запоминай. Указ, в котором пропи­сано небытие моё, недруг мой на сороковом году нашей лютой дружбы всё же протолкнул! Документы у меня отобрали, машины лишили, с дачи попёрли, перед Всемирными опозорили, а здесь ещё и ты.., да ладно! Одним словом, в полной я и, как говорится, в самой что ни на есть глубокой. Но и оттуда есть выход. Так вот, вся надежда на тебя, дружок. Преемник тобой очарован, и не без моей помощи, кстати. Жена Всевысочайшего говорит, что без твоих телебаек он и заснуть уже не может, пишет их себе на плей­ер и перед сном по два раза слушает. В этом и есть наше с тобой спасение. Я тебя не пугаю, но видится мне, что ты следующий на вылет. А как иначе? Ты ведь мой кадр».

Перо бегало по бумаге, как сумасшедшее. От спешки почерк становился небрежным и плохо читаемым. Павлин с трудом по­спевал пробегать глазами и переваривать прочитанное. Но по­нять, куда клонит бывший начальник, никак не мог.