Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

«Так вот, я знаю, где спрятано яйцо с бессмертием Сучианина, и ты мне поможешь его достать, поможешь, займёшь его место, а я так и останусь по-стариковски пастухом медведей да удельных берложников, мне это ближе и роднее. Вижу, что со­гласен. Поговорить со мной можно всегда, только не в кабинете, наши кабинеты. сам знаешь! Ну и встречаться тоже рисковать не следует, как ни маскируйся, всё одно вынюхают. Лучше пере­писываться. Возьми другую ручку и напиши: «Согласен». Ну, да­вай же, не трусь, и у тебя есть, хоть и паршивая, но воля!»

Павлин Тойотович, словно в горячке, с трудом отлепил от подлокотника руку, вытащил из кармана свою любимую (ма­тушкин подарок ещё в пятом классе) чернильную авторучку с допотопной резиновой пипеткой для забора чернил «Радуга», и дрожащим почерком вывел на том же листе: «Согасен». Чужая невидимая рука тут же вписала пропущенную букву и добавила: «...вот так-то лучше, а фото верни на место, паскудник!»

Кабинетная реальность возвращалась медленно. Первое, что сделал Глебовский, ощутив возможность координировать свои движения, он достал злосчастное фото и отнёс его в книжный шкаф, стоящий в комнате отдыха, а на стол поставил фотографию Преемника с личной Вседержавной росписью. «Так оно будет правильнее. Воля не может быть материальной! — испуганной птицей билась в пустой голове одинокая мысль. — А врачу надо показаться обязательно».

Несколько придя в себя, Павлин решил перечитать началь­ственный бред. Акуратно завинтил колпачок мамашиного подар­ка и подвинул к себе дурацкую писанину. Никаких записей на девственно чистых листах бумаги не было. Только почти в самом низу, красовались его каракули «Согасен» и всё. Павлин, протя­нув руку с хищно растопыренными, полусогнутыми пальцами, схватил этот жалкий лоскут некогда живого, красивого древа и су­нул его в жадную щель бумагоизмельчителя. Чёрная пластмассина утробно заурчала, с завидным аппетитом перемалывая бумагу мелкими щучьими зубками в бесформенную труху. Остатки листа вывернулись в последнем смертельном изгибе, Павлин последний раз увидел свои закорючки и снова вздрогнул: над его пляшущими буквами красовалась выведенная рукой начальника, пропущенная им от волнения литера «л». Он протянул руку, чтобы выхватить это немое свидетельство неведомой ему реальности из бесчув­ственной пасти, но было уже поздно, ненасытные железные ножи завертелись быстрее в ожидании новой жертвы.

Из полукоматозного состояния его вывел заглянувший в ка­бинет Ванечка.

— Павлин Тойотович, к вам Ван-Соловейчик и всекурултаец Хиньша Стук-постук, — с любопытством разглядывая шефа, произнёс крашенный под известного в старые времена цирюль­ника Зверева смазливый молодой человек с чувствительными силиконовыми губами. — Им было назначено, — извиняющим­ся голосом добавил он и, плотнее прикрыв дверь, встревоженно спросил: — Милый, с тобой всё в порядке? — однако, натолк­нувшись на холодный и безразличный взгляд политколдуна, ка­призно поджав губы, распахнул дверь и мстительно произнёс:

— Проходите, господа, вас ждут!

«Ну, сучка! Теперь до вечера будет мочалить мне нервы. Завтра же поменяю его на обычную девку, надоел», — злился про себя Глебовский, нехотя подымаясь навстречу своим пиа­ровским коллегам.

Визитёры были как на подбор упитанные, холёные, мордастые, с одинаковыми выпуклыми глазами и довольно немолоды. Одеты гости были в одинаковые, казённого кроя костюмы заморского про­изводства, запястья правой руки окольцовывали оправленные брил­лиантами золотые хронометры, в галстуках алели крупные рубины, как вечный символ тайного братства, на ногах чёрным перламутром мерцали туфли тонкой ручной работы. В последнее время только по иностранному гардеробу и можно было отличить народных из­бранников от основной массы госслужащих, которых в столице, не без стараний всё того же приснопамятного Дионисия Козела, было процентов семьдесят от всего населения.

«Бары, ни дать, ни взять бары», — холодно пожимая визи­тёрам руки, отметил окончательно не пришедший ещё в себя Павлин. Одёрнув полы своего не в пример скромного серого пи­джака с кожаными коричневыми вставками на локтях, он жестом пригласил гостей присаживаться за длинный стол совещаний.

Подойдя к своему столу, он нажал кнопку селектора и, вкла­дывая в голос как можно больше тепла и даже толику извинения, попросил секретаря:

— Ванечка, будьте настолько любезны, насколько вы жесто­ки — распорядитесь, пусть девочки сделают для нас чай!

— Я сам, я сам! — обрадованно отозвался динамик.

Гости многозначительно переглянулись, дескать, дыма без огня не бывает, и до Кремля докатились голубые волны! Однако всем своим видом продемонстрировав полную толерантность, дескать, нам какое дело? У каждого начальника свои заморочки с секретаршами и помощниками, — они наигранно безучастно заскользили прыткими глазами по властному кабинету.

Павлин Тойотович взял свою большую рабочую тетрадь и по привычке потянулся за драгоценной ручкой, но та опять ожила и вывела на перекидном календаре: «Сволочь!» На этот раз испуга не было, Глебовский даже не вздрогнул, он крепко зажмурился, а потом быстро распахнул глаза, так он часто делал в детстве, когда чего-то пугался. Надпись задрожала и медленно, как бы нехотя растаяла. На листке календаря его рукой было написано: «Рожд. мин. Шустрика». — Надо будет не забыть поздравить прытко­го министра, а заодно узнать, где деньги за последнюю партию переданных Объевре перемещённых ценностей. Взяв обычную казённую самописку, он вернулся за стол совещаний.

Людей он этих знал, как облупленных, и сам лично когда- то привёл каждого из них к всесильному тогда Джахарийскому. Хиньша Моше Стук-аб-Стукович Зус — известнейший в стране правдописец, когда-то ещё в юности подцепленный на крючок пёсьими головами, исправно кропал толстенные книжки с обли­чениями пошатнувшихся столпов августейшей демократии, а по­рой и державных друзей ушедших на покой Преемников. Народ ахал и славил Хиньшу, а сановники тихо точили на него зубы и рыли на борзописца компру. Пожалуй, только Павлин допод­линно знал истинную цену расследованиям Хиньши, аппетиты которого росли год от года, даже покупка за казённый счёт дорогущего ныне депутатского кресла во Всевеликом Курултае не убавила жадности, а только раззадорила непомерные амбиции пожилого писаки. Уже дважды Павлину докладывали, что в до­ску оборзевший Хиньша, будучи в подпитии, грозился в скором времени тиснуть трёхтомник с гадостями на самого Г..

Не отставал по мерзостям от писаки и великий шоумен, все­народный телекумир Ван-Соловейчик, автор, ведущий и бес­сменный продюсер ток-шоу «Дуэль у помойки», отличавшийся, редкой даже для нынешних времён беспринципностью, холуй­ством и моментальной сменой личных политических и иных убеждений в зависимости от сиюмоментной коньюнктуры.