Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

Макута ко всему прислушивался, прикидывал, сопоставлял, вспоминал свои встречи с «возвращенцами» — людьми пропавши­ми, заочно роднёй и односельчанами оплаканными, а потом вдруг возвратившимися. Тяжёлым на общение и нелюдимым был этот на­род, да и среди людей он долго не уживался, опять куда-то пропадал, навсегда оставаясь в народной молве и детских страшилках. Погля­дев на умаявшегося волнениями и бессонной ночью атамана, на без­различную к его сонным объятиям женщину, он кликнул Митрича и в сопровождении ещё двух разбойников отправился к водопаду. Оставшиеся в лагере занимались привычными делами: кашевари­ли, ставили навесы, ладили шалаши, оборудовали на кедрачах да скалах охранные гнёзда, затаскивая туда воду, провизию и патроны, судя по всему, обустраивались нешуточно и надолго.

— В какой-то кручине ты сегодня, кум? — сшибая нагайкой макушки попёршей в дурь конопли, осторожно начал Митрич. — Али и ты думаешь, что баба — навка?

— Навья она али нет, кто ж тебе скажет? Вот гляди же ты, срамной да похабной жила и, на тебе, воскресла! Живёхонькой ходит, холодными глазищами лупает. Мне Сар-мэна жалко, бояз­но даже за него, чует моё сердце, пропадёт мужик. Ну да ладно, его это дело, с какой бабой ночи коротать. Только вот что, — он резко обернулся к спутнику, притянул его ближе к себе и грозно прошептал, — день и ночь глаз с неё не спускать! Что-то про­спите, не укараулите, головы лично сам пооткручиваю! Понял?

— Понял, кум, понял. Я сам первое время за ней погляжу. Мне даж интересно...

— Ты особо-то не заинтересовывайся, всегда мысль основ­ную имей — непростой она человек, и откудова пришла, незна­мо. Ты вот что, — расстёгивая ворот простой сатиновой рубаш­ки, подпоясанной тонким кожаным ремешком с серебряными буддистскими подвесками, распорядился атаман, указывая на сопровождавших их разбойников, — передай своим абрекам, пущай один на ту сторону ручья перейдёт и станет у скалы, где водопад, а второй — с нашей, а мы с тобой вон с того камня под пелену водную и поднырнём. Ох, и давно я туда не забирался, почитай, с измальства.

— Так нешто мы там уместимся? — передав распоряжения и нагоняя Бея, спросил Митрич, — там, видать, только огольцу протиснуться и можно-то.

— Пошли, щас всё сам увидишь.

Действительно, пройдя бочком по камням в клубах водяной пыли и цветной многополосице радуг, они оказались в свое­образном, сумрачном, высоченном туннеле. Слева уходила вверх отвесная скала, справа, едва пропуская солнечный свет, летела вниз живая стена воды. Под ногами к противоположному берегу вела идеально ровная, скользкая от влаги и какой-то слизи камен­ная полка, на которой спокойно при желании могли разминуться два взрослых человека. Осторожно, чтобы не поскользнуться, разбойники, придерживаясь за скалу, пошли вперёд.

Макуту-Бея больше всего интересовала скала. Она выгля­дела какой-то неоднородной. Под ногами была почти идеально ровная, похоже, даже полированная поверхность. Хотя кто её здесь мог полировать? Если вода, тогда почему край, уходящий в бурлящую воду, не закатан, а остался острым, будто только что из каменоломни?

— Я тоже, хозяин, гляжу — больно уж всё аккуратно. Ровно каменотёсы хорошие прошлись. И главное, ни одного стыка не видать, — обогнув начальника, Митрич пошёл вперёд, — хотя есть, есть стык, Макута! Но каменюки так подогнаны, что и кромка ножа не влазит. Ежели не искать, в жисть не заметишь!

— Оставь ты в покое эту плиту, тут и коню понятно, что при­рода такого, при всём к ней уважении, сотворить не могла, ты вон на стену погляди!

Стена действительно представляла собой ещё более удиви­тельную картину. Снизу и по сторонам, насколько хватало осве­щения, она была тёмно-серой и шершавой, как камни окрестных гор, а после примерно метровой материнской окаёмки наружу выходила однотонная голубая порода, идеально ровная и вогну­тая к середине. Подобных камней ни в округе, да и вообще в их горах Макута никогда не видывал. Камень действительно был не­обычным и походил на какой-то мутно-небесный минерал, если отстраниться и глянуть на это голубое око как бы со стороны, то создавалось не только ощущение, что от него исходит ровный и спокойный свет, но ещё и казалось, что из его непроницаемой глубины на тебя кто-то внимательно смотрит.

— Да кум, много я с тобой всякой чертовщины нагляделся, но такое вижу впервой! — почему-то шёпотом произнёс Митрич. — Пойдём-ка отсюда, неуютно как-то.

Опасливо косясь на геологический парадокс, они торопливо зашагали к противоположному входу, стремясь побыстрее по­кинуть это действительно неуютное место. Вскорости пелена водопада осталась позади, разбойники выбрались на небольшой горный выступ и, щурясь от нестерпимо яркого солнца, увидели на берегу, с которого к их ногам вёл неширокий верёвочный мо­стик, забавную картину: пожилого степенного бандита, послан­ного для подстраховки на эту сторону водопада, охаживала суко­ватой палкой сухонькая старушка в овчинной безрукавке, одетой поверх серого длинного платья. Мужик уворачивался, закрывая лицо и голову руками, отталкивал странницу, не давая ей про­биться к мосткам. Оба что-то кричали, но из-за шума воды ниче­го не было слышно. Митрич кошкой скользнул на берег и, пере­хватив бабкино орудие, прекратил потасовку. Следом, осторожно ступая по связанным верёвками жердям, спустился Макута.

Старушка опешила и, оставив оружие в руках телохраните­ля, попыталась с поразительной проворностью юркнуть за вы­ступ скалы, но была остановлена своей недавней жертвой.

— И что это у вас тут за битва? Может, нашли чего да не подели­ли? — стараясь получше разглядеть лицо старухи, спросил атаман. — Вроде знаю тебя, а вот не припомню, чьей же ты, мать, будешь?

— А ты, небось, мой непутёвый сродник Макута, — сварли­во произнесла бабка, выдирая из рук Митрича свою клюку. — Мало что бандитствуешь сызмальства, так ещё к нашей фамилии басурманский привесок присобачил, навроде поганого хвоста. «Бей» он, видишь ли.

— Тётка Ганна! Вот уж кого не чаял я на этом свете сустреть! Я грешным делом думал, тебя давно схоронили, а, гляди-ка, ты ще вполне живенькая старуха? — обрадовался атаман, пропуская мимо ушей колкости. — Все! — обратился он к разбойникам. — Слободны! Мы уж сами до бивака доберёмся. Вы там на счёт чаёв распорядитесь, как-никак старейшину Макутиного рода в гости веду. Тебе ж, тётка, уже за сто никак перевалило?

— Глянь ты на него, признал! Только хоронить ты мене, Во­вка, рановато вздумал, вишь ли, настояща жисть токи опосля ста годов и начинается. А мне-то, чай, с позапрошлой луны уж как- никак стошостый пойшёл, от так-то!

— Вот это да! А я ведь, бабуля, искал тебя, — обнимая род­ственницу, которая доводилась его покойному отцу тёткой, про­чувствованно сказал Макута, — меня уже годов с тридцати ни­кто Вовкой-то и не называл. В ту страшную зиму, когда прави­тельство, почитай, всю Чулымию выжгло, я, как волк, метался по глухой тайге, а зима, сама знаш, это тебе не зелёнка, каждый след, кажда царапина на снегу супротив тебя кричат. И всё равно, как про беду вашу прознал, людей отправил, да и сам вскорости к старой дедовской заимке прикочевал. Нелюдей тех, кто на вас беду навёл, мы наказали.