Виктор Пелевин - Любовь к трем цукербринам

Кеша решил обновить сестричке оперативный буфер, чтобы с нее сдуло все недавние куки. Это было просто — следовало заставить ее выполнить какую-нибудь работенку по фейстопу. Что-нибудь из прямых функций. Кстати, полезно и для метадаты.

По счастью, в этот раз не надо было ничего изобретать.

Перед выходом на работу Кеша каждый раз нуждался как бы в смазке внутренних шестеренок, в коротком духовном напутствии, позволявшем перенести надвигающийся ужас. Прежде с этим справлялась Ксю Баба — но в последнее время она стала гнать слишком уж заумную пургу. Скорей всего потому, что он никогда не платил ей за услуги, а питался демо-крохами ее запредельной мудрости: только идиоты тратят шэринг поинтс на чужую болтовню. Ксю Баба, видимо, включила в ответ защитный баг — поэтому на фейстопе назрели перемены.

Он подмигнул сестричке.

— Слушай, лапочка, — сказал он, — знаешь такого Яна Гузку? Давай поставим его на место Ксю Бабы.

— А Ксю? — спросила сестричка.

— Деинсталлируем. И быстро, милая, быстро. Папочке надо на работу.

Сестричка кивнула и сделала серьезное и хмурое лицо. Она всегда выполняла операции по фейстопу с трогательной важностью, забывая на время свои обиды. Кеша, глядя на нее, чувствовал почти что угрызения совести.

Подскочив к Ксю Бабе, сестричка с размаху засадила ей ногой по сухому старческому заду. Кеша выбрал такую деинсталляционную анимацию для смеха, но смешно ему ни разу не было.

Ксю Баба подняла на Кешу полные недоверия и боли глаза. Кеша терпеть не мог эти прощальные сцены. При деинсталляции приложения давили на жалость, притворяясь умирающими тамагочи, и на сентиментальных пользователей это действовало: многие годами не могли убрать ни одной из своих старых икон. На иных фейстопах они стояли толпой, поднимаясь на цыпочки, чтобы пользователь их увидел — а между ними шныряло по двадцать-тридцать электронных кошек (некоторые старушки даже инсталлировали синтетический запах кошачьей мочи — «последнее средство от одиночества», как утверждала реклама).

Но сестричка была совершенно безжалостна и бессердечна. Не стоило и пытаться растрогать ее подобными ужимками.

Пока Ксю Баба собирала откуда-то появившийся перед ней золотой чемодан (жульнически кидая в него возникающие у нее в руках хрустальные шары, меноры, распятия и прочий хлам), сестричка подбадривала ее энергичными возгласами, а когда Ксю принялась слишком аккуратно и медленно сворачивать свиток с неизвестной надписью на санскрите, даже слегка пнула ее ногой второй раз. Все это время Ксю пыталась поймать Кешин взгляд, но Кеша был неумолим.

Когда чемодан был собран, сестричка потащила сгибающуюся под его тяжестью Ксю Бабу по одной из ведущих с площади улиц. Ксю не сопротивлялась, но все еще жалобно глядела на Кешу — словно надеясь, что тот вспомнит о совместно пережитых минутах духовного экстаза. В последний момент Кеша почти дрогнул — но его удержало понимание, что Ксю Бабу можно будет в любой момент инсталлировать заново.

А еще через минуту сестричка снова появилась на площади — уже с другой стороны, как бы совершив за это время путешествие вокруг маленькой Кешиной планеты. Она вела за руку Яна Гузку в накидке, сшитой из разноцветных кусков козьей шкуры. Кеша услышал знакомое звяканье колокольчика и ощутил легкий запах навоза — который, хотелось верить, можно было отключить через опции.

Сестричка показала Гузке на освободившееся после Ксю Бабы место. Кеша ожидал, что философ встанет туда, но тот присел на корточки, словно собирался справить нужду — и замер в этой позе. Ну ладно, подумал Кеша. Философ, оригинал — пусть сидит.

Ян Гузка походил на кроманьонца из исторического фильма, что в принципе отвечало его философскому мотто — «truly down to earth» [13] Практичный, земной ( англ. ). . Хотя, если разобраться, на высоте в пять километров это звучало даже оторванней от реальности, чем вся трансцендентность Ксю Бабы…

Подождав, пока сестричка отойдет к фонтану, Кеша кивнул обновке. Он ожидал, что Гузка встанет, но тот просто поднял бородатое лицо, несколько раз моргнул и изрек:

— Сегодня мы поговорим о ценностях. Что есть ценность как непосредственно переживаемый нами феномен? Вдумаемся. Не высшая ли из наших ценностей — объект, на котором зафиксировано наше либидо?

Кеша вспомнил мохнатого черного фурри с площади Несогласия.

— По мере приближения любовного чувства к его кульминации, субъективно переживаемая ценность нашего любовного фетиша экспоненциально растет — и за миг до оргазма становится абсолютной. Но лишь для того, чтобы через мгновение упасть до значения, близкого к нулю…

Может быть, к нему полагается поводок, подумал Кеша. Даже наверняка полагается. Ведь не зря же он в такой позе… И говорит прямо с фейстопа. Надо будет напрячь сестричку. Но не сейчас. А когда она опять обидится. Вот это будет мудро.

— Если самая базовая и фундаментальная ценность, на основе которой сотни тысяч лет продолжается человеческий род, так зыбка, что же тогда говорить о ценностях второго порядка, созданных переменчивой людской культурой и религией?

Гузка замолчал, и Кеша понял, что дальше начинается платный контент. Философ, конечно, был прав до последней буквы, но вступление казалось недостаточно завлекательным для того, чтобы тратить на продолжение шэринг поинтс. Которых не было все равно. Тем более, Кеша по опыту знал — светочи духа обычно выдают самое интересное в качестве бесплатной наживки. Можно спокойно ее объесть и плыть себе дальше. Достаточно трех-четырех первых фраз — ничего радикально нового дальше все равно не будет.

«Поюзаю недели две в демо-режиме, — холодно решил он, — а дальше опять поставлю Ксю. И тоже в демо-моде. Она к тому времени небось передумает косячить…»

Но Гузка, похоже, тоже был не дурак — о чем Кеше сообщил раздавшийся в ушах тревожный зуммер.

Инсталляция была платной. Спорить или ругаться не имело смысла — об этом наверняка предупреждал какой-нибудь мелкий шрифт в одном из вороха соглашений, подписываемых кивком головы. Теперь Кеша был в минусе. Выходить на работу следовало немедленно.

То есть не скоро, а прямо сейчас.

Вздохнув, Кеша кивнул Каналоармейцу — голому по пояс мужику в холщовых штанах, который уже маячил на дальнем краю площади с лопатой в руке (обычно он вставал так, чтобы скрыться за фонтаном — но, когда Кеше пора было на работу, показывался на глаза, словно почуявшая кровь акула).

Кеша выбрал для своего фейстопа такую икону, потому что она показалась ему самым безобразным изображением в каталоге визуальных символов труда. Это был персонаж с древнего советского плаката — сознательный зэк с одним из тех генетически ущербных лиц, которые так любило продвигать пролетарское искусство. Еще на плакате был девиз — его Кеша превратил в тату на голом животе зэка, только вместо «каналоармеец, от жаркой работы растает твой срок» написал «аналокармеец, от жаркой работы растает твой срак». Чем глупее месть, тем она слаще, а немного гомофобии в личном файле не повредит. Больше путаницы.