Андрей Макаревич - …Я вырос на ваших песнях

— Тренд, говоришь? Зимний? — произнесла лиса и задумчиво оглядела свой огненно-рыжий хвост.

— Тренд! Не сойти мне с этого места! — отважно ответил Тимофей, не сходя с этого места. Терять было уже нечего.

— Ах, какие мы продвинутые! — пропела Анжела, но в голосе ее слышны были нотки неуверенности. — Чем докажешь, Кавалли?

Тимофею очень хотелось ткнуть пресловутой мятой журнальной обложкой прямо в наглую рыжую морду, а только не было у него никакой обложки — ее давно унес ветер, да и нарисованное на ней выглядело совсем не серым — наоборот, что-то весьма пестрое, веселенькое. Спасение пришло неожиданно.

— Да вон, посмотри! — шепотом воскликнул Тимофей и кивнул в сторону опушки. По опушке важно шествовал волк Арнольд. Роскошная его шуба играла на солнце всеми оттенками благородной серой гаммы. Анжела застыла — похоже, она лишилась дара речи.

— Ну что? Может, у него пойдешь, спросишь? — обнаглел Тимофей. (Зайцы быстро наглеют.) — Совсем ты от жизни отстала, рыжая!

Анжела смерила Тимофея долгим и каким-то новым взглядом, развернулась и молча исчезла в чаще. Она пошла писать письмо двоюродной сестре Зинаиде — та была чернобуркой и жила в государственном питомнике — нету ли у них чего серенького? Волк Арнольд был слишком увлечен своими мыслями — он решал в уме шахматную задачу, — поэтому никого и ничего не заметил. А заяц Тимофей вернулся под елку, перевел дух и теперь думал — переодеваться в белое или с его легкой руки новый тренд уже шагает по планете?

Зинаида была очень хорошо воспитанной потомственной вилкой. И мама, и бабушка ее были вилками и всю свою жизнь безукоризненно выполняли свою работу. И Зина всегда строго следила за тем, чтобы она была хорошо вымыта, блестела и при сервировке стола располагалась именно на том месте, которое ей было отведено правилами. Нерадивых официантов, путающих эти правила, Зина не переносила. Впрочем, нерадивых официантов в ресторане, где работала Зина, не водилось — это был очень хороший старый ресторан, гордящийся своими традициями.

Каждый день задолго до прихода гостей Зину вместе с другими столовыми приборами тщательно протирали и раскладывали на свежей хрустящей скатерти стола в строгом порядке — это был любимый Зинин момент: ей казалось, что начищенные приборы выстраиваются, как солдаты на плацу, и сейчас начнется парад.

А что вы думаете! В центре — торжественная белая тарелка на другой тарелке — побольше, справа — салатный нож, потом ложка для супа, потом нож для рыбы, потом нож для мяса, слева — салатная вилка, потом рыбная вилка, потом она, Зина, — у самой тарелки! А сверху еще ложечка и вилочка для десертов и фруктовый ножик! А сверкающие, тончайшего стекла бокалы? Для воды, для белого вина, для красного? А салфетка, наконец, — накрахмаленная, горящая белизной салфетка, схваченная в талии широким серебряным кольцом? Зина наслаждалась каждым мгновением этого праздника.

Когда Зиной ели, она этого, честно сказать, не любила. Во-первых, это не больно-то приятно — когда тобой едят. Во-вторых, идеальный порядок построения на столе быстро нарушался, гости веселели и часто хватали совсем не тот прибор, который полагался к блюду. Хотя, казалось бы, как можно перепутать? Бери по очереди с краю и не ошибешься. Так что когда до Зины доходила очередь и ей ели, она зажмуривалась и терпела, так как догадывалась, что в понимании людей это и есть ее основное предназначение. Потом вечер подходил к концу, гости разбредались, официант Арнольд собирал приборы на специальный поднос и нес на кухню, где посудомойка Клавдия Ивановна мыла каждую вилку, каждый ножик своими мягкими теплыми руками. Зина любила Клавдию Ивановну — они обе понимали, что такое чистота. Потом приборы вытирали полотенцем, клали на другое полотенце и гасили свет — до завтра.

В этот день все с самого начала пошло не так. Сперва официант Арнольд, сервируя стол, положил Зину не совсем так, как надо, — ближе к краю стола. Арнольд с утра бывал неточен в движениях, и Зина его за это терпеть не могла. Потом за Зинин стол пришли гости, и это были два немолодых человека. Зине гораздо больше нравилось, когда к ней за стол садились пары — это было так романтично, а Зина в глубине души была неисправимым романтиком. Да-да, такое бывает: снаружи человек строг и черств и главнее всего для него порядок, а внутри — романтик, ничего не поделаешь.

Гости пили виски, вполголоса говорили о делах, и Зина приготовилась скучать. И когда уже подходила ее очередь работать — вот-вот должны были подать горячее, — вдруг случилось непоправимое: гость неловко провел локтем по скатерти и Зина полетела под стол! Она ударилась об пол и зазвенела изо всех сил — я здесь, я здесь! И гость уже принялся было неловко шарить рукой под столом вслепую. Но тут Зина услышала голос подлеца Арнольда: «Ах, не беспокойтесь ради бога, — я сейчас принесу новую!» «Дама придет!» — сказал второй гость и все трое засмеялись.

А Зина лежала на полу, стиснув зубья, и думала, что вот так теперь она будет лежать и лежать до самой ночи, и никто про нее не вспомнит, и не заметят, и в конце концов выметут вместе с мусором и выбросят на помойку. Конечно, такого случиться не могло — очень трудно вымести вилку вместе с мусором, но ведь приятно иногда пожалеть себя, правда?

«Боже мой, Катерина, это ты? Откуда ты здесь?» — услышала Зина голос одного из гостей. «А я прилетела. Только вчера! Вот уж не ожидала тебя встретить!» — ответил милый женский голос.

Засуетился Арнольд, пододвигая к столу еще одно кресло, и Зина увидела совсем рядом с собой маленькие лакированные женские туфельки. «Ну как ты живешь? Что тебе налить? Закажешь что-нибудь? Официант! Коля, познакомься, это Катерина!» — Голос гостя было просто не узнать.

А потом прошел час, и еще полчаса, и давно ушел, попрощавшись, Коля, и ресторан опустел, и Арнольд уже несколько раз проходил мимо стола, специально покашливая, а эти двое все говорили и говорили, и никак не могли наговориться. А вилка Зина лежала под столом. Она лежала и улыбалась. И ей почему-то совсем не было грустно.

Гитара не очень хорошо помнила, как она появилась на свет. Сначала из тонкой еловой дощечки вырезали форму ее тела с отверстием посередине — это называлось «дека», потом к деке приклеили гнутые деревянные борта — это называлось «обичайка», потом мастер соединил корпус с длинной шеей — шея называлась «гриф», и все это еще не было гитарой. Потом в грифе проделали щелочки и аккуратно вставили в них серебряные поперечинки — это называлось «лады». На головку грифа шурупами прикрутили хитрую машинку с зубчатыми колесиками и красивыми крантиками — это называлось «колки». Потом к корпусу приклеили темную планочку с отверстиями — «порожек», и покрыли корпус прозрачным пахучим лаком. Потом гитара долго висела, подвешенная за гриф, вместе с такими же, как она, и сохла — нет, она и тут еще не была гитарой. И вот настал день, когда мастер взял ее в руки, ловко продел струны в отверстия на порожке, закрутил колки, струны туго натянулись, мастер провел по ним рукой, и вдруг гитара задрожала и запела в ответ! Это было так прекрасно и так неожиданно! Да, именно в этот момент гитара стала гитарой — отсюда началась ее жизнь.