Андрей Макаревич - …Я вырос на ваших песнях

А на следующий день она встретила такую же одинокую сардинку, плывущую в том же направлении. У сардинки был поцарапан бок — баклан так и не смог ее схватить. К удивлению Лиды, сардинку звали не Катя, не Лена, не Зина, а Коля, и дальше они поплыли вместе.

А потом был нерест — Лида уже догадалась, что это он и есть, и она наметала десять… нет, сто тысяч прозрачных золотых икринок, из которых скоро должны будут появиться на свет новые крохотные сардинки, и Коля носился вокруг, переживал, помогал Лиде как мог и вообще устал гораздо больше, чем она. А наутро Лида попрощалась с милым Колей, с опасными берегами Африки и уже совершенно спокойно поплыла в сторону открытого океана.

Она плыла и чему-то улыбалась.

С утра пальцы были построены по команде. Большой палец (никакой он не был большой — наоборот, маленький и толстый, просто всегда командовал) объявил: «Настали трудные времена! Пришло время сжаться в единый кулак! Мы идем драться!» «Да-да,» — забормотали пальцы, — «все как один!», послушно согнулись в поясе и прижались друг к другу. И только Мизинец не пошевелился — он удивленно спросил: «А с кем мы идем драться? На нас что, напали?» «Как с кем? С этими, как его — с фашистами! Немедленно согнуться!» — скомандовал Большой. «Не согнусь», — тихо произнес Мизинец. «Ты что — пятая колонна? — грозно пошутил Большой палец. Он любил грозно пошутить. — А ну согнуться в строй!» «Не согнусь», — еще тише ответил Мизинец. Так они и стояли напротив друг друга, а между ними плотно сжались, согнувшись, остальные три пальца. И вдруг до них донеслось: «Привет! Вы что, не идете нас бить? Тогда и вам привет!» «Какой еще привет?» — произнес оторопевший Большой палец. Мизинец тоже оторопел, хотя ничего не произнес. А остальные пальцы даже ничего не услышали — когда ты согнут и сжат, ты ничего не слышишь и ничего не соображаешь. «Но вы же нам показываете привет! Когда мы приветствуем друг друга, мы всегда так складываем пальцы! Алоха!»

А «Алоха» — это и есть «Привет». Не по-фашистски, нет. По-гавайски.

Жила-была одна щука.

Это такая специальная фраза, чтобы начать рассказ. Например — жила-была одна баба. И вы уже приготовились слушать.

Но в нашем случае все это не совсем так. Потому что щука действительно жила-была совершенно одна. Это притом что в речке Клязьма, где происходило дело, никто в одиночку не жил — лещ с лещихой, окунь с окунихой, судак — со сварливой судачихой. Ничего себе жили, не жаловались.

«Голубушка, — говорили щуке, когда вечерами все рыбы собирались вместе пить чай. — ора бы тебе остепениться. Вдвоем и веселей, и приличней как-то. Глядишь — и щурята пойдут! Что ты, в самом деле, все одна да одна? Мы, конечно, понимаем, что щуки живут до ста лет и даже дольше, но все-таки молодость проходит, как ни верти! Вон, к примеру, карась! Кто он, спрашивается, был еще вчера? Ноль без палочки, мелкое сорное явление! А теперь, рядом с карасихой? Солидный гражданин, ячейка общества, отец семейства! И всем он понятен, и все его уважают! А ты? Ни семьи, ни кола, ни двора. И все где-то ходишь! Может, ты индивидуалистка? Где ты там одна ходишь?» — так ей говорили.

А щука улыбалась в ответ, пила чай и молчала. Потому что ни одной на свете рыбе она не могла раскрыть свою страшную секретную тайну. А раскрыла бы — ей бы все равно никто не поверил.

Дело в том, что это была не простая, а волшебная щука.

Она исполняла три заветных желания. Причем не рыбам, а людям. Уже много лет подряд.

Это было очень тяжело и даже опасно. Сначала следовало добиться того, чтобы тебя поймали. А рыбаки с годами становились все менее умелыми и терпеливыми, поэтому добиться того, чтобы тебя поймали, было непросто. И потом — это ведь очень больно и страшно, когда в губу наконец впивается железный крючок, и тебя выдергивают из родной речки на жгучий непривычный воздух. Дальше надо было сделать так, чтобы рыбак тебя услышал. Это тоже непростое дело — голос у щуки совсем тихий, и если рыбак в этот момент шумно радуется улову, или из приемника на ветке играет «Русское радио», или он, скажем, выпил (а кто ж на рыбалке — и не выпил?) — он может ничего не понять: щука и щука. Пару раз щука чуть не погибла, и ей приходилось кричать изо всех сил, чтобы рыбак ее наконец услышал. Такому бестолковому, нечуткому человеку исполнять три его желания не было никакой радости, да и желания у таких людей, как правило, оказывались дурацкие. Но тут уж щука ничего не могла поделать — работай и не умничай.

А потом все уже было не так сложно: ошалевший от счастья рыбак загадывал три своих желания (некоторых щуке приходилось торопить — они принимались отчаянно думать, а щука не может дышать на воздухе вечно), и щука плюхалась в воду. Отпускали по-разному: кто светясь от радости, кто — недоверчиво. Но — отпускали.

А дальше — совсем просто: оставалось всего-навсего исполнить три желания.

Но ведь когда ты точно знаешь, что надо делать, то это совсем не сложно, правда?

Не только люди обожают спорить о достоинствах вин. Сами вина спорят о собственных достоинствах с еще большей охотой. Особенно если это выдержанные, дорогие, или, как сейчас принято говорить, элитные вина. Того и гляди, какое-нибудь «Шато Ла Тур» сцепится с каким-нибудь «Масетто». Понятное дело — самомнение растет с возрастом, а иногда и опережает его. Поэтому к столу под каждое вино подают отдельный бокал — не дай бог. Бывали случаи, вина устраивали скандал даже внутри выпившего их человека, но мы сейчас не об этом. Если вина разного сорта оказались в одном погребе или на одном складе, — поверьте, скучно не будет.

А в этот раз на складе собралось множество бутылок с винами со всего мира — дело шло к праздникам. И шум поэтому стоял страшный. Окажись бутылки на одной полке — они бы наверняка переколотили друг друга. Но каждый сорт предусмотрительно поставили на свою полку — поди дотянись. Оставалось кричать и спорить.

И только одна бутылка улыбаясь, молчала. Это была бутылка шампанского. Уж она-то точно знала, что вино, хранимое ею, — вино всех вин, королевский напиток праздника и любви, и уж тут-то никто спорить не будет: любое вино можно пить по какому угодно поводу и даже без повода, а шампанское — это всегда праздник. На поминки, заметьте, шампанское не подают. Недаром оно не томилось в общей душной бочке, а дозревало и набиралось силы в своей собственной бутылке, рядом с такими же красавицами, и специальные люди то и дело слегка поворачивали их, смотрели на свет, следили за температурой и вообще выказывали всяческое уважение. А когда на голову бутылке надели витую металлическую корону, а сверху украсили ее золотой фольгой, все стало окончательно ясно: она — избранная. Именно ей суждено подарить небывалый праздник счастья людям. Оставалось просто ждать. Это было несложно — вина умеют ждать. Они делаются от ожидания только лучше.