Владимир Лидский - Улети на небо

Главнокомандующий шел в центре головной группы и все стремился выйти на переднюю линию движения, но офицеры конвоя оттирали его в глубину и сами выходили вперед, на самые трудные участки, надеясь надежнее охранить своего вождя. Идти дальше уже не было сил, но и остановиться было нельзя, ибо любая остановка на тридцатиградусном морозе грозила немедленною смертью; люди в хвосте обоза так и засыпали навеки, замешкавшись на минуту, чтобы передохнуть, — человек сходил с проторенного пути, садился на обочине прямо в снег, мгновенно его брала в свои цепкие лапы коварная дремота, и подняться он уже не мог. Скованные наросшим льдом неподъемные валенки, приобретающие после намокания вес рыцарских доспехов, тянули вниз, голова, которую уже невозможно было удержать на шее, сама клонилась долу, изнемогшие мускулы охватывала блаженная истома, и несчастный ощущал себя мухой, опутанной со всех сторон липкой паутиной. В этом паутинном коконе было тепло, покойно, двигаться не хотелось, человек сворачивался комочком, превращался в зародыш и погружался в пучины гибельного сна. Через час у дороги оставался лишь засыпанный снегом маленький холмик, из которого торчал серый ствол бесполезной винтовки. По всей линии обоза на протяжении многих верст таких холмиков было уже великое множество, они перемежались брошенными повозками, санями, оставленным скарбом и трупами павших лошадей… Сани приходилось бросать, если они попадали на незамерзающую воду; даже после короткой остановки полозья намертво примерзали ко льду и лошади срывались, пытаясь тронуться. Те, кому не находилось места в соседних санях, вынуждены были идти пешком, — но мало того что для смертельно уставших людей сам путь был уже невыносим, так многие из них, оступаясь, еще и попадали в воду.

Не избежал этой участи и главнокомандующий.

Он ехал верхом, подобно большинству офицеров конвоя, но конь его, смертельно уставший, к утру начал засекаться. Генерал покинул седло и повел своего боевого товарища в поводу. Как капитан тонущего судна до последней минуты остается на вахте, так и Каппель хотел оставаться во главе своей погибающей армии во все время ее крестного пути. Он выдвинулся вперед, опередив даже и всадников, и прошел несколько шагов по снежной целине. Свои бурки генерал промочил еще прошлой ночью, но никому не сказал об этом, чтобы не задерживать движение. Ног он почти не чувствовал и шел механически, с равнодушным упорством прокладывая путь. Сзади его окликали, просили вернуться в глубь колонны, но он, не оглядываясь, продолжал движение…

…вдруг он неожиданно ощутил под ногами ледяную воду, оступился в темноте, потерял опору и в то же мгновение рухнул вниз!

Вода проникла повсюду; залив бурки, намочив шинель, дошла до нижнего белья и холодом опалила тело. Жалящие брызги ударили в лицо, и их тут же сдул ветер, но то были уже не капли воды, а ледяные шарики… он с трудом встал на одно колено и, пытаясь подняться, оперся рукою о лед, — рука почти до локтя утонула в мутной зловещей жиже, и рукав шинели сделался тяжелым и грубым… его подхватили подбежавшие офицеры и бегом понесли к ближайшим саням…

К концу ночи переодетый в сухое генерал ехал верхом и твердо держал поводья, хотя и покашливал слегка, ощущая временами приступы тошноты и слабости. Офицеры взяли его в плотное кольцо, чтобы хоть немного защитить от метельного ветра, но пурга доставала везде, выдувала остатки тепла, отнимала последние силы.

С рассветом на левом берегу реки появились темные контуры скособоченных избенок; то была деревня Барга, отстоявшая, согласно старой переселенческой карте, от Подпорожней на девяносто верст. В предчувствии передышки люди оживились, а кони, чуя тепло конюшен, пошли веселее и шибче.

Главнокомандующий время от времени выпадал из сознания; закрыв глаза и уронив голову на грудь, он мерно покачивался в седле, уже отрешенный от всего. На пологом взгорье, ведущем с речного льда к деревушке, генерал упал на шею коня, успев только машинально вцепиться скрюченными пальцами в его гриву. Конь пошел сам, понимая, что хозяин не владеет поводьями, но на береговой бровке споткнулся о заледеневший камень, и бесчувственное тело генерала от сильного толчка сползло вниз. Офицеры подхватили его и на руках донесли до ближайшей избы. Генерал Войцеховский распорядился отвести для больного угол.

Послали за доктором Меллендорфом, находившимся где-то в середине обоза. Пока искали доктора, командующему стало хуже, — он метался на скрипучей панцирной кровати возле печи и выкрикивал в бреду какие-то отрывистые команды. У него был сильный жар, перемежаемый временами внезапным ознобом; когда его раздели, исподняя рубашка оказалась мокрой насквозь.

Долго ждали доктора; наконец он явился. Зайдя в избу, доктор все никак не мог отогреться, прийти в себя, — тяжело кашлял, хрипел и надсаживался. Попривыкнув, спросил воды, тщательно вымыл руки, заученными механическими движениями оттирая над мятым тазиком задубевшие пальцы, несколько минут грел их возле печи и вскоре подошел к больному.

Осмотр был кратким.

Растерянно моргая, доктор глянул по сторонам, словно бы ища сочувствия, понимания и, может быть, помощи от офицеров, тесно обступивших его, сел на прокопченный табурет, уронил руки в колени и заплакал. Он плакал так горько, как способно плакать лишь малое дитя, и с силой тер глаза тыльною стороною ладони… сначала жалобно всхлипывал, а потом зарыдал и уже не обращал внимания на дружеские похлопывания по спине и тихие утешительные слова товарищей. «Ну, будет, доктор, будет», — говорил кто-то из офицеров в полном смятении, не зная, что предпринять. «Вы не понимаете, — отвечал доктор, судорожно шмыгая носом, — это пневмония… и пневмония — еще не все… у него ноги обморожены… сей же час нужна ампутация…».

В избе повисло тягостное молчание. Доктор поднял мокрые воспаленные глаза. «Он умрет», — сказал он почти шепотом. Ответом ему были возмущенные возгласы, но доктор вскочил с табурета и запальчиво закричал: «А как вы думаете?! У него гангрена… извольте взглянуть: видите потемнение кожных покровов? Все! Чем я стану ампутировать?! Что у меня есть? У меня ничего нет!! Ни инструментов, ни аптечки… ничего нет! У меня бинтов даже нет!». «Успокойтесь, доктор! — сказал стоявший поодаль Войцеховский. — Вы же не баба на сносях! Прекратить истерику! Будете ампутировать… ножом!». И указал на лежавший возле пустого чугунка обычный кухонный нож с потемневшей от времени захватанной ручкой. «Вы с ума сошли, Сергей Николаевич! — отвечал доктор. — Этим ножом? В этой грязи?». Офицеры вокруг настороженно молчали. «Послушайте, доктор, — тихо сказал Войцеховский, — по вашему мнению, у нас есть иной выход? Вы же лучше меня понимаете, что альтернатива очень простая: либо мы оставим его и он однозначно умрет, либо вы проведете ампутацию и дадите ему шанс. Я приказываю оперировать!». Доктор в ужасе смотрел на Войцеховского. «Все будет хорошо, Густав Карлович, — уже мягче сказал генерал. — Мы сейчас все приготовим, и вы начнете».