Владимир Лидский - Улети на небо

В конце совещания он попросил командиров частей обдумать кандидатуры на должность главнокомандующего и, хотя все энергично запротестовали, настоял на своем. Потом, когда все уже разошлись, он снова впал в беспамятство и все повторял в бреду: «Войцеховский… Войцеховский… он один только сможет… у него глаза дерзкие и злые…»

Покинув Нижнеудинск, колонна отступающих двинулась вдоль линии железной дороги, полностью занятой чешскими эшелонами. Чехи, отказываясь брать в свои вагоны раненых и больных, делали, тем не менее, исключение для больного генерала Каппеля, как только узнавали, что он следует в обозе. Но генерал и слышать не хотел о чехах. «Я умру среди своих, — говорил он. — И армию не оставлю, пусть чехи катятся к чертовой матери! Не хочу ехать в мародерских эшелонах».

Он уже хорошо понимал, что дни его сочтены, и вскоре продиктовал приказ о назначении Войцеховского главнокомандующим армиями Восточного фронта.

В последующие несколько дней он был отрешен от мира, отказывался от еды, только жадно пил воду, а 25-го вечером выпал из сознания. Ночью он бредил и метался в жару; утром нужно было двигаться, но все уже понимали, что генерал при смерти, однако же тронулись и прошли совсем немного, так как больной стал задыхаться на морозе. Остановившись в доме станционного смотрителя на каком-то безымянном разъезде, положили генерала на деревянную лавку возле окна, укрыли хозяйским тулупом, подложили под голову засаленную подушку. Генерал был в беспамятстве, — в груди у него клокотало и свистело; надсадно кашляя, он хватал воздух почерневшим ртом, но не оставлял своего поста. «8-ю дивизию — на север! — хрипел он из последних сил. — Кавалерия! С фланга! Ижевцы и воткинцы — во фронт! Ребята! Держать тылы!!».

Этот последний бой генерала продолжался около часа; доктор Меллендорф неотлучно находился рядом, пытаясь утишить страдания больного, все, кто был в домике станционного смотрителя, измучились этой страшной картиной и со слезами на глазах мысленно уже прощались с генералом.

Неожиданно он пришел в сознание и перестал двигать армии… обведя столпившихся в помещении офицеров лихорадочным взором, он оторвал голову от подушки, хрипло вздохнул и едва слышно произнес: «Как я попался… как же я попался…».

Умер он не от обморожения и не от последствий ампутации, а от двусторонней крупозной пневмонии. Доктор сказал потом, что одно легкое у него полностью сгорело, а от второго остался лишь маленький сегмент…

Полковник сосредоточенно смотрел в потолок и напряженно думал: найдутся ли в нашей истории герои, которые могли бы стать в один ряд с таким страдальцем, как героически погибший Каппель?

Бедное полковничье сердце, изношенное, исстрадавшееся… оно помнило гибель любимого командира и старшего товарища… оно трепетало от воспоминаний, и полковник видел розвальни, — замороженные, убранные толстым слоем инея, на них — простой деревянный ящик с телом генерала, а рядом — он, мальчишка, молодой поручик. Жалкая шинелишка да офицерская фуражка, подвязанная старушечьим платком, потрепанные валенки и кисти рук, замотанные тряпками…

«Я это опишу, — думал полковник, — я все это подробно… вот только встану и опять возьму перо…

…я опишу это так:

…Войцеховский решил двигаться на Иркутск.

Этому решению предшествовали страшные события. Белые армии продолжали отступление на восток; красногвардейцы и партизаны теснили их по всем направлениям. В самом конце года под давлением союзников и собственного совета министров Колчак сложил с себя полномочия Верховного правителя и передал золотой запас под контроль чешских легионеров.

Битва за золото началась еще в начале ноября, — при эвакуации из Омска генерал Жанен предлагал Колчаку взять золотой эшелон под опеку союзников и оказывать всяческое содействие в его охране и продвижении до Владивостока. Но Колчак отверг предложение Жанена, дерзко сказав при этом, что не верит генералу и лучше отдаст золото большевикам, чем союзникам. Верховный правитель и начальник французской миссии давно были на ножах, но оба продолжали сохранять хорошую мину при плохой игре. Отношения обострились до предела после того, как чехи заблокировали железную дорогу, а Колчак в ультимативном послании Жанену и Сыровому пригрозил крайними мерами, если эшелоны с отступающими войсками и далее будут удерживаться союзниками. В ответ генерал Жанен приказал задержать литерный поезд Верховного правителя и не пропускать его далее Нижнеудинска. На подходе к городу эшелон Верховного был остановлен и оцеплен чешскими легионерами.

События развивались стремительно: чехи согласно приказу генерала Сырового потребовали разоружения конвоя и принялись «отстегивать» паровозы литерного и золотого эшелонов. Конвой Колчака в этой отчаянной ситуации хоть и не сдал оружие, но воспрепятствовать превосходящей силе захватчиков не смог. Чехи силой забрали паровозы и угнали их в свои расположения.

Жанен официально сообщил в газетах о взятии Верховного правителя, его конвоя и обоих эшелонов под свою личную охрану.

На деле это был арест.

Адмирал сидел без телеграфной связи, в отрыве от своей армии.

Далее последовало предательство совета министров. Правительство потребовал от Колчака передачи власти Деникину и в этом ультимативном требовании содержался заведомый подлог: на самом деле в предварительных переговорах речь шла только о преемственности власти, а не о смещении. Иркутск и его пригороды, между тем, уже горели в огне восстаний, и министры пытались спасти свои шкуры, прикрываясь адмиралом. Его просто отдавали на заклание.

Колчак решил уходить в сторону монгольской границы, до которой от Нижнеудинска было всего двести пятьдесят верст. Он хорошо понимал, что прорываться придется с боями, но у него был конвой численностью в пять сотен отборных бойцов и офицеров, и в случае умелых действий имелись все основания надеяться, что уйти удастся. Собрав командиров конвоя в штабном вагоне, Верховный объявил им о своих намерениях и предложил готовиться к рейду, оговорив, однако, право всех желающих покинуть его.

Утром следующего дня конвойный эшелон был пуст. Возле адмирала осталось только несколько верных офицеров.

В полдень прибыл генерал Жанен с письменной директивой союзного командования об охране и беспрепятственном продвижении адмирала в любом направлении согласно его желаниям. Своею офицерскою честью генерал заверил Колчака в добрых чувствах и благорасположении, дав ему гарантии полной безопасности. Но в директиве союзников, которая была официальным документом, имелась включенная в текст по настоянию Жанена фраза «если окажется возможным».