Владимир Лидский - Улети на небо

…она кружила над ним в полутемноте пыльной комнаты, где уже стали просыпаться другие насекомые, — бабочки, стрекозы и золотые бронзовки, и полковник подумал, что надо бы вставать, — сколько можно валяться без сна на продавленном диване! — ведь сегодня четверг, а это значит, что скоро придет молодой китаец из Харбинского общества призрения: наведет порядок, выметет раздавленных или опаливших свои нежные крылышки над опиумной лампой насекомых, помоет полы, может быть, даже протрет пыль…

Но вставать не было сил; он отодвинул комиссара Мельникова, подобрался, меняя положение затекшего тела, и увидел, как стены его квартиры сжимаются, а сама квартира уменьшается до размеров маленькой комнаты, нищей, грязной и почти лишенной мебели.

В другой жизни, в другую эпоху, лежа на продавленном диване в замызганном китайском углу, он развернул «Харбинский вестник» и под рубрикой «Хроника» с изумлением прочел: «Третьего дня в Харбине генерал Жанен в торжественной обстановке вручил генералу Сыровому орден Почетного легиона за успешную эвакуацию из России союзных войск». «Так вот как они вручают друг другу ордена за нашу кровь! — подумал он тогда. — Впрочем, не зря Харбин называют хорошей могилой… Пусть не человека, но уж имя его во всяком случае можно похоронить здесь навсегда».

Всего две недели понадобилось ему, чтобы найти Жанена, изучить пути его следования и понять, в какое время и где он бывает.

Генерал собирался в поездку по стране и ранним сентябрьским утром в сопровождении свиты прибыл на харбинский железнодорожный вокзал. В памяти полковника хорошо сохранился тот день: проснувшись еще ночью, он умылся и тщательно выбрил подбородок, надел военный мундир со всеми наградами и вышел из своей полуразвалившейся халупы.

На вокзале он сразу увидел Жанена и группу сопровождавших его офицеров. В ожидании поезда они медленно прогуливались по перрону.

Полковник прикрыл глаза ладонью и увидел ту незабываемую сцену как бы со стороны: мелкий дождь моросил по рельсам, шпалам, пристанционным строениям и зданию вокзала, придавая всему вокруг свежий и умытый вид… по перрону медленно-медленно, в каком-то сонном полузабытьи шел генерал, и в полшаге от него шли офицеры свиты… навстречу, словно то была дуэль, так же медленно и так же сонно шел он, молодой поручик в вычищенном и выглаженном мундире со всеми своими орденами и медалями, с особой гордостью своей — орденом Николая Чудотворца, который считался Георгием 20-го года… и вот они поравнялись и остановились друг против друга… не отдавая чести, он произнес: «Господин генерал!».

Жанен машинально поднял руку в черной кожаной перчатке к козырьку: «Что вам угодно, господин поручик?».

Его визави сунул руку в карман, и офицеры свиты, напрягшись, положили ладони на кобуры своих пистолетов…

«Мне угодно, — произнес он с вызовом и запнулся от волнения, — …мне угодно, ваше превосходительство, вручить вам плату за нашу кровь!» И с этими словами он резким движением от пояса швырнул в лицо генералу горсть широко разлетевшихся монет.

Генерал побледнел.

«Извольте получить ваши тридцать сребреников!» — презрительно сказал он Жанену и дерзко глянул ему в глаза.

Генерал неловко переступил с ноги на ногу и вгляделся в невзрачного поручика. Сколько было их на его российском пути, безымянных поручиков, подпоручиков, капитанов… да кого только не было, всех не упомнишь… то были винтики, гвоздики, щепочки, песчинки — безымянные осколки великого народа, безвестные останки великой страны…

Поручик четко, по-уставному развернулся и строевым шагом пошел прочь…

Генерал, сжав зубы, молча смотрел ему вслед, и на его лицо падали холодные капли редкого дождя…

В деревне Мысовой и в других деревнях на противоположной стороне Байкала скапливались десятки тысяч бойцов, завершающих великий поход. Армию трепал тиф, было много раненых, простуженных, обмороженных.

Гроб с телом Каппеля сразу доставили в местную церковь, и в тот же день по усопшему была отслужена первая панихида. Бойцы не верили, что любимого командира уже нет с ними, и все спрашивали друг у друга: «Как же так? Ведь во все время похода генерал был с нами… без него мы бы не спаслись…».

Появились слухи, что Каппель жив и готовит в Чите вместе с атаманом Семеновым новый фронт, а хоронят кого-то другого, чтобы сохранить секретность военных планов. Другие говорили, что в гробу — золотые слитки из эшелона Колчака, и эта весть мгновенно облетела Мысовую.

Но на панихиде гроб открыли и все увидели своего вождя.

В церкви люди стояли плечом к плечу, свободного места не было вообще; те же, кто не поместился внутри, гигантской толпой заполнили церковную площадь. Возле гроба стояли Войцеховский и его генералы; бойцы плотным кольцом окружали командиров. Когда батюшка запел «Вечную память», люди в церкви зарыдали и подхватили, истово крестясь. Звуки рыданий взмыли под своды храма и, не находя себе места, долго метались в куполе, многократно отражаясь от ликов святых. «Вечная память» ширилась, набирала мощь и наконец вылетела из распахнутых дверей храма, поплыла над многотысячной толпой, над обнаженными головами, над площадью, над селением… люди, плача, рухнули на колени в утоптанный грязный снег и заголосили…

Похороны состоялись в Чите. Атаман Семенов устроил покойному генералу торжественную встречу — с оркестром и почетным караулом.

Огромные толпы народа провожали героя, все улицы возле храма были забиты людьми, и над заледеневшим городом плыл скорбный похоронный марш, который играли продрогшие музыканты забайкальских частей.

Но то был еще не последний путь генерала.

Через год белые оставили Читу и не захотели расставаться со своей святыней. Все слишком хорошо знали, что большевики не останавливаются перед оск-вернением могил и позволяют себе, как истинные безбожники, глумиться над телами усопших.

Прах генерала перевезли в Харбин и предали земле в ограде Свято-Ивер-ского храма.

А потом прошло восемьдесят пять лет и явились другие люди из другой страны…

…Когда сняли крышку гроба и осветили могилу фонарями, было еще неясно, что найдено. Гроб подняли на поверхность; батюшка в изумлении смотрел внутрь и механически читал молитву. Все, кто был рядом, плотным кольцом окружили место раскопа: в гробу лежал человек, одетый в мундир с погонами генерал-лейтенанта, на груди его покоилась маленькая, почерневшая от времени иконка, под левым плечом, против сердца, был приколот георгиевский бант. Ступни, правая — на уровне таранной кости и левая — на уровне пяточной, отсутствовали.

Тело генерала было нетленным.

Полковник заставил себя встать, погасил опиумную лампу и подвинул к дивану механическое кресло. В комнате воцарился серый сумрак и исчезло уютное очарование, которое придавал окружающим предметам волшебный свет низко стоявшей лампы. Он пересел в кресло, щелкнул тумблером и подъехал к окну.