Владимир Лидский - Улети на небо

Меллендорф перевел глаза на больного и вдруг споткнулся о его ясный взгляд. Каппель смотрел в самую душу доктора, — спокойно, почти умиротворенно. Лихорадка отпустила его, только пот тускло поблескивал на лбу, шее, в височных впадинах. «Разве этого нельзя избежать, доктор?» — тихо спросил он.

Меллендорф отвернулся.

Полковник всмотрелся в неясно освещенный опиумной лампой потолок. Коллекционные насекомые вокруг притихли, бабочки, сложив пестрые крылья, дремали по темным углам, жуки прятались в пыльных щелях, и только одинокий сверчок без умолку звенел где-то за громадою комода. Точно так же звенел сверчок под потолком той избы, в сумеречной, неприютной Барге, где полковник… нет, тогда еще поручик, был оставлен генералом Войцеховским для помощи доктору Меллендорфу. Два дюжих казака таскали ведрами воду с улицы, грели ее в тазах на плите печи; в одном из тазов кипятились длинные ситцевые лоскуты. Когда все было готово, генерала положили на вымытый и застеленный чистым полотном стол. Доктор налил ему стакан мутного пшеничного самогона, — генерал, приподнявшись на локте, залпом выпил. Меллендорф вынул из клокочущего кипятка нож, насухо вытер его, щедро полил самогоном. Кто-то из казаков вложил в рот больному сложенный вчетверо плотный кусок ткани…

…Полковник вспомнил то ощущение жути, которое он испытал тогда… все окружающее казалось нереальным, свет был тусклый, кипящая вода пари┬ла, и в избе стоял слоистый полумрак… фигуры людей отбрасывали огромные искривленные тени… ему представилось какое-то преддверие ада, освещаемое пока еще далеким, но уже неминуемым пламенем… сердце его в страхе колотилось, и он глядел на главнокомандующего с отчаянием и жалостью… Каппель же, напротив, был, казалось, вполне спокоен, только в глазах его плескался ужас…

«Держите крепче! — приказал доктор казакам. И с тихим состраданием добавил, адресуясь к генералу: — Молитесь, ваше превосходительство…»

На следующий день главнокомандующему стало чуть лучше, жар несколько спал, исчезла тошнота, и только сильная боль продолжала мучать его. Он принял доклад Войцеховского и приказал готовиться к продолжению пути. Распоряжения генерала были точны и лаконичны; стало заметно, что он снова в строю и покидать его не собирается. В сборах прошел еще один день. Утром к избе, где находился главнокомандующий, подогнали удобные сани, устланные овчиной, но генерал возразил Войцеховскому: «Это вы напрасно, Сергей Николаевич! Прикажите подвести коня!».

Полковник вспомнил, как он вместе со штабс-капитаном Чернавским на руках выносил Каппеля. Кисти генерала, лежавшие на плечах товарищей, дрожали, лицо было влажным, ноги, замотанные окровавленными тряпками, жалко свисали по сторонам… его подняли на коня, он утвердился в седле и взял поводья…

Мимо уже шли войска, и солдаты со слезами на глазах смотрели в сторону своего командира… солнце всходило у него за спиной, и весь он светился золотым сиянием… все головы, как одна, были повернуты к генералу, люди шли и плакали, видя его страдальческое лицо и окровавленные лоскуты ситца, которыми были обмотаны ступни… генерал настойчиво вглядывался в проходящие колонны и слегка кивал головою… люди шли, кровавое солнце вставало над избами, и в синюю прозрачную высь уносилось морозное дыхание тысяч измученных, но непобежденных людей… генерал гордо выпрямился и левою рукою подобрал поводья, а правую медленно поднес к виску, к заломленной набок каракулевой папахе, — тут конь под ним нетерпеливо переступил, и рука генерала дрогнула, но он придержал коня, выпрямил ладонь и долго не опускал ее, твердо глядя на своих товарищей, на своих стойких оловянных солдатиков, которые сгорят, конечно же, сгорят в огне братоубийственной бойни, но не сдадутся, не предадут…

Задул сильный ветер и принес колючую поземку… она мела и бросала пригоршни ледяной крупы в лицо генерала, в морду его играющего коня… они плыли в сизых облаках, наползающих на солнце, — эта гигантская фигура, слившаяся с конем, медленно двигалась среди полупрозрачных облачных клочьев… конь плавно перебирал сухими ногами, словно подгребая мелкую воду, генерал сидел в седле, — строго, торжественно — и смотрел с высоты вниз, на заледеневший Кан, где брела разбитая, обмороженная, но еще грозная армия, где тянулась на десятки верст бесконечная лента черного, как будто обугленного обоза, а впереди простирался до самого горизонта и тонул в розовато-фиолетовой дымке бесконечный таежный ад…

Через неделю состояние генерала снова ухудшилось; его трепала сильнейшая лихорадка и бил непрекращающийся кашель, вдобавок он перестал есть, и видно было, что силы его на исходе… Он упрямо ехал верхом, не желая показать армии своей слабости; перед каждым ночлегом его снимали с седла и бережно вносили в избу. Доктор Меллендорф, имея заранее приготовленные, прокипяченные и высушенные тканевые лоскуты, делал ему перевязку и пытался утишить его надсадный кашель настоями и чаями, которые готовил из добытых у местных крестьян лекарственных трав.

Медикаментов не было вовсе.

Еще через два дня генерал ослаб настолько, что уже не мог более сидеть в седле. Его уложили в сани и так ехали до селенья Ук, верстах в тридцати перед Нижнеудинском.

На выходе из Ука авангардные колонны обоза напоролись на засаду и вынуждены были вступить в бой. Дорога на входе в тайгу сильно сужалась, и идущим позади отрядам пришлось занимать фланги, выходя на стороны в глубокий, почти по грудь снег. Мобильности не было никакой, сзади напирала многотысячная колонна, фланги были скованы вязкою трясиною снега, но, тем не менее, удалось быстро развернуть два пулемета и отразить атаку. Бой был коротким и жарким. На политой кровью дороге осталось три-четыре десятка трупов. Убирать их не хватало сил, обойти по снежной целине было невозможно, и потому обоз двинулся прямо по мертвым телам.

…Полковник подобрал упавшую трубку, потянулся к лампе и посмотрел вниз…

…Сани медленно шли, и вдруг из грязного крошева снега и окровавленных кусков льда глянула ему прямо в глаза оскаленная человеческая голова со срезанной полозьями кожей и разорванными губами… он отшатнулся в ужасе и инстинктивно ухватился рукою за ледяное предплечье генерала… тот застонал и открыл глаза…

…К вечеру вошли в Нижнеудинск, разместились, и главнокомандующий назначил совещание. Но перед самым началом его он потерял сознание, упал и, будучи уложенным в постель, долго бредил, пока наконец не очнулся и его не отпоили горячим чаем. Совещание он провел лежа на кровати и держался молодцом, однако было заметно, что долгий разговор о дальнейших планах, возможностях продвижения и перспективах очень утомил его.