Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

— Чалап, — позвал Трижды Величайший. — Я прощу Рахасена.

— Почему? — спросил Чалап.

— Я так хочу! — сердясь, воскликнул Трижды Величайший. — Рахасен и без того будет наказан. Пусть все идет своим чередом. Как древние люди называли человека? Гэаутонтиморуменос! Что это значит на их языке?

— Сам себя истязающий, носящий в себе свое наказание, — ответил Чалап.

— Ну, вот, пусть испытает все, что положено человеку, — помолчав, с горечью проговорил Трижды Величайший.

Беспокойную ночь провел Сергей Григорьевич. Что произошло? Ведь тишайшая Людмила Павловна, покорная его секретарша, спутала все планы. Да, конечно, она сказала то, что он сам намеревался когда-нибудь сказать, но э т о должен был он сказать, он, а не она и никто другой… Впрочем, он еще скажет э т о. Придет время, и скажет!

Проснулся Сергей Григорьевич, как обычно, в семь часов. У него уже не было вчерашней растерянности. Не зря говорится, что утро вечера мудреней. Он был настроен по-боевому, с твердым намерением навести на работе должный порядок.

Екатерина Николаевна уже хлопотала на кухне, готовя завтрак. Она торопливо проглотила яичницу и, чмокнув Сергея Григорьевича в щеку, убежала. Каждый день она спешит, как на пожар.

— Опять где-то горит? — спросил он.

— Ага! — она засмеялась в ответ уже из-за закрытой двери.

В восемь часов Сергей Григорьевич глянул в окно — в это время у подъезда должна ждать машина. Однако машины не было. Не появилась она и через полчаса. «Ну, что ж, придется устроить хорошую головомойку шоферу!»

Сердясь, Сергей Григорьевич побежал на троллейбусную остановку. Он не опоздал, без двух минут девять уже нажал кнопку в лифте и через несколько секунд вышел на своем этаже.

На своем этаже он вышел? Нет, куда он попал? Что произошло?

Длинный коридор, где помещалось его учреждение, где множество дверей вело в комнаты сотрудников, в конце которого была его, Сергея Григорьевича, приемная и кабинет, этот коридор не имел никаких дверей, он был пуст и выходил к черному ходу, к пожарной лестнице. В конце его через огромное окно — там, где должен быть кабинет! — светило яркое солнце и был виден живущий своей жизнью город. У окна одиноко стояло кресло. Его, Сергея Григорьевича, кресло.

Он закричал, нет, не закричал, застонал от ужаса: что происходит? Это сон! Неправда! Он ошибся этажом!

Но кресло-то его!

Увы, это правда, это не сон, он не ошибся этажом. Все исчезло — и учреждение, и кабинет, все!

Как же жить дальше? Не надо обманывать себя, хватит, он никогда не собирался менять жизнь, не собирался никуда уезжать, только тешил себя несбыточной мечтой. Зачем, в самом деле, он купил чемодан на колесиках?! Ну, зачем? С чемодана все и началось, вся эта дурацкая игра с самим собой…

Где его кабинет? Где? Что теперь делать?

…— Вот это чертовщина, — сказал Трижды Величайший, — ну-ка, Чалап, полистай Книгу. Возможно, этот мечтатель попал не на ту страницу…

Чалап перевернул страницу, другую, третью, вернулся назад, опять вперед, опять назад. В недоумении воскликнул:

— Он исчез, Трижды Величайший! Вообще никаких следов.

— Поздравляю, — сказал Трижды Величайший. — Окончательно запутал свои дела? Ищи его жену, мать, ищи писателя, кого хочешь, но найди хоть какой-то след.

Чалап долго лихорадочно листал Книгу Судеб.

— Ну? — спросил Трижды Величайший.

— Никого! — в страхе крикнул Чалап — такого не случалось никогда во многовековой его практике.

— Не мели ерундовины, — сердясь, прошептал Трижды Величайший. — Эй, ты! — Он поманил меня пальцем, под длинным ногтем застряла грязь. — Подойди, сморчок. Мы ведь не читали еще твое прошлое. Открой его страницу, Чалап.

И снова Чалап испуганно закричал:

— И его нет, Трижды Величайший! Нет ни в прошлом, ни в настоящем!

— Как нет? Вот он стоит. Стоит?

— Стоит! Но нет его! Нет!

— Бред! — Трижды Величайший засмеялся. — Ты есть или нет тебя? — спросил он меня.

— Как такового в конкретном выражении нет, — сказал я, — но я есть.

— Не морочь голову! — вскричал Трижды Величайший. — Ищи, Чалап, бездельник, ведь где-то записана его жизнь.

— Ты давно читаешь мою жизнь, — сказал я. — Это все я — Сергей Григорьевич, его мать, отец, Сонечка, жена Катенька, писатель… И все остальные — тоже я…

— Стоп! — Трижды Величайший ударил кулаком по пыльному дивану. — Стоп! Чалап, этот недоумок договорится, что и я — это он. Как ты ведешь хозяйство, если у тебя исчезают души?

Трижды Величайший сплюнул в досаде.

— Отправляйся на место, несуществующий!

Снова я хожу по Аллее Стенаний, и вздыхаю, и плачу, и рыдаю, и каюсь в своих прегрешениях… Каких? Не знаю, главное тут — каяться…

— Ищи, — сказал Трижды Величайший Чалапу, — наводи порядок в своих делах.

Чалап униженно поклонился, взял Книгу Судеб и исчез.

Успокаиваясь, Трижды Величайший лежал, созерцая через окно сад, вспоминая свое прошлое, своих детей Каина и Рахасена.

Но едва он вспомнил Рахасена, как вдруг словно ощутил удар. Что с ним? Что это такое? Его перекосило, он скорчился, по всему телу пробежала судорога Не испытывавший никогда ужаса, он не знал, что за чувство охватило его, но это чувство и было именно тем, что земные жители называют страхом.

— Чалап! — закричал он. — Книгу!

Чалап мгновенно появился, держа под мышкой Книгу Судеб.

— Я еще не нашел… — сказал Чалап, но Трижды Величайший выхватил Книгу, оттолкнул Чалапа, и тот, перевернувшись в пустом пространстве дворца, исчез, как испарился.

Трижды Величайший, торопясь, листал ветхие страницы — прошедшие века и людские судьбы давно минувших времен мелькали перед ним, но не это ему было нужно. Он хотел видеть то, что делалось на земле сейчас, в эти мгновения, что происходит с Рахасеном, его сыном, предавшим его. Люди давно спутали то, что когда-то было предначертано каждому из них в этой великой Книге. Книга уже не предсказывала, она только бесстрастно фиксировала все, что было с их государствами, страницы же, рисующие будущее, были мутны.

Он нашел то, что искал. И увидел Рахасена, идущего по лесной опушке с Людмилой Павловной. Людмила Павловна, как малое человеческое дитя, гонялась за бабочкой, порхающей над лесными травами, озаренными солнцем. Она смеялась, полная радости жизни, и Рахасен смеялся. У него было необыкновенное лицо. Лицо той, первой женщины, надкусившей запретное яблоко, родившей первого человека. То лицо, которое он, Трижды Величайший, не может забыть. Он потому и нарушил тогда волю Не Имеющего Имени, ибо лицо той женщины светилось нежностью, доверием, чистотой, прозрачной голубизной. Не такими ли были сейчас лица Рахасена и его возлюбленной? Безмятежность покоя. Не это ли люди зовут счастьем?