Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Высоко по небу полз крохотный двукрылый самолетик, похожий на стрекозу. Неприхотливый работник неба еще долго кружился в вышине, словно разрешал для себя какую-то замысловатую задачу. Брагин с завистью следил за ниточкой его полета. Он никак не мог освободиться от мысли, будто там, наверху, не металлическая машина, а сам пилот, распластанный в небе. Что-то в душе Брагина было сродни этому пилоту.

— Посмотрите на эту воду, — вновь услышал Брагин знакомый голос и поймал себя на мысли, что уже слышал его прежде. «Что со мной происходит?! Кажется, я уже был здесь раньше, значит, я хожу кругами».

Он посмотрел в сторону источника. Из его глубины медленно всплывали пузырьки, похожие на рачьи глаза.

— От этой воды сохнут цветы и деревья, — продолжал человек.

Брагин начинал привыкать к его голосу, но последние слова пробудили в нем острое желание действовать.

«Если это Марс, — думал Брагин, — значит, должны быть и каналы. Если же их нет, мы обязательно построим. Разве есть благороднее задача, чем строительство каналов на красной безводной земле… Люди будут пить воду, плескаться, заливать радиаторы машин, растить детей и дважды собирать урожай, сажать новые цветы и деревья. Вода будет многообразна, а ее ощущения бесконечны».

Брагин вспомнил женщину с удивительными глазами и почувствовал щемящую грусть.

Он нашел ее в плотной тени платана: узкое лицо было зеленоватым и бледным. Глаза ее округлились, и нечто веселое блеснуло в них.

— Вы ищете меня?!

Брагин смутился, потому что действительно искал ее, но отчего-то соврал. Однако женщина не поверила и рассмеялась Брагину в лицо.

— Кто вы? — спросила она весело и непринужденно.

— …Я строитель каналов, — продолжая думать о своем, пробормотал Брагин.

— То вы говорили, что милиционер, то…

— Что? Да, то есть я действительно работаю в милиции, — смущенно пояснил Брагин.

На ее лице появилась улыбка.

— Помните, в первую нашу встречу, у моря, вы тоже были обидчивы… Ну ладно, все равно, пойдемте купаться.

— Сейчас, — поспешно согласился Брагин, — только сбегаю за полотенцем. А как вас зовут?

— Маша.

Вечером, перебирая бурные, неожиданные, а порой непонятные впечатления дня, Брагин достал тетрадку. Разграфил лист вдоль, на две неравные части. На одной написал «я», на другой, большей, «она». Именно против этой, последней, записал следующую фразу: «Кто умеет так хорошо смеяться и плавать, брызгаться водой, бросать камешки в море? Есть только одна женщина…»

О себе же Брагин сочувственно написал: «Дурак».

Зал был белым. В центре потолка овально вырастал купол, вершина которого — бельведер — оставалась в полумраке и казалась ноздреватой и съедобной, напоминая круглую половину пирожного бизе. Этого забавного впечатления не могли изменить ни ряд дорогих красных кресел, ни темнеющая в глубине публика.

На освещенной сцене пел красивый бледный молодой человек.

Позади него, в глубине, стоял темный рояль с поднятым лаковым крылом, похожий на черного взлетающего жука. Сразу и не решишь, что создавало веселую атмосферу в зале. Может быть, то, что пел не кто-нибудь гастрольный, а свой товарищ — инженер Фальковский.

— Ура, Фальковский!! Браво, Юрочка!

Фальковский… Он появился в санатории вскоре после приезда Брагина, но за это короткое время стал популярным. Поговаривали о частых любовных связях, о его жене, красавице-занозе, не отпускавшей мужа далеко. Впрочем, относительно молодой жены делались только догадки, потому что говорили, будто он женат на богатой старухе.

Во всяком случае, никто не был более точен в оценках, чем сам Фальковский. «Вопрос о верности мужчины, — говорил он, — может ставиться только в одном плане… в плане измены».

За время пребывания в санатории к внешности Фальковского прибавилась полоска усов: тонкие, над самой губой, они повторяли изгибы чувственного рта, и порой казалось, что вверху две губы.

Чтобы освободиться от прилипчивой мысли, казалось, достаточно встряхнуть головой. Брагин так и сделал, однако все: и сахарный бельведер, и лаковое крыло жука, и темный зал — исчезло, а Фальковский остался, ибо он сидел тут, за обеденным столом, напротив. Закончив второе, Фальковский с видимым удовольствием тянул компот; он говорил, чуть растягивая слова:

— Вы милейший парень, Брагин, но не можете понять простых и естественных законов жизни. В природе существует определенная гармония, равновесие. Вот вам пример: тигр и олень. Вспомните оленя, Брагин. Он легок и стремителен, словно бежит по воздуху. Все его тело подчинено этой стихии бега. Упругая тетива мышц гонит его вперед. Но тигр рано или поздно настигнет его и съест. В этом жестокость, но и целесообразность природы… Мне жаль вас, Брагин. Вы не тигр. Маша не для ваших зубов. Один из нас должен непременно погибнуть, конечно фигурально. Я полагаю, что это будете вы… а я…

Брагин, не дослушав, отвернулся. Посмотрел в окно. Увидел черное небо и разбитое в осколках солнце.

«Наверное, будет дождь», — подумал он, тяжело переведя дух.

— Ну, в самом деле, — сказал Фальковский, — зачем вам, простому советскому милиционеру, понадобилась дочь раскулаченного Дранкина? Вы люди из разных миров.

Брагин хотел встать, но не смог возразить, не нашел, что ответить, ибо ему открылась горькая правда в словах Фальковского.

Часть дня Брагин провел в одиночестве.

После полудня он увидел Машу. Она была жизнерадостна и задириста.

«Да, пожалуй, прав Фальковский, — вяло, словно о ком-то другом, подумал Брагин, — я не тигр».

— Если ты будешь скучным, я сегодня танцую с Фальковским.

Брагин что-то ответил, он не помнил что, лишь увидел, как у Маши удивленно подскочили брови. Но лицо Брагина оставалось спокойным, словно эту глупую фразу произнес не он, а некто другой, который хотел ему помочь, но не знал как. Он вспомнил ощущение сна, то есть его неожиданную забывчивость и неясность…

Над заливом собиралась большая очистительная гроза. На краю черного неба тяжело ворочались тучи; сталкиваясь друг с другом, они высекали огромные искры молний. Эти минуты внесли временное успокоение в душу Брагина. Он со злорадством подумал о Маше и Фальковском — танцы отменили.

Вечером, сидя у раскрытого окна и вдыхая удивительный густой и тягучий воздух, пахнущий дымком, почувствовал острое желание пройтись. Он перекинул ноги через подоконник, и вязкое пространство сумерек увлекло его вдаль; там, как ему думалось, за декоративной синевой домов и деревьев скрывается его цель. Но если бы его спросили — какая, он все равно бы не смог ответить, потому что и дом, и садовая скамейка, и даже человек, идущий навстречу, могли быть ею. Брагин остановился внезапно, как если бы мокрой веткой хлестнуло по глазам. Маша! Удивляясь своей размеренности и спокойствию, Брагин подходил все ближе и ближе; они остановились друг против друга, пока любовная сила не соединила их в долгом объятии… Брагин гладил ее волосы, они блестели в мерцающем угольном свете ночи. Он смотрел в ее глаза, угадывая их на бело-матовом лице. Брагин поразился способности видеть их даже ночью.