Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Они шли, взявшись за руки, сквозь скользнувшую полоску света, прыгая через невидимые журчащие ручьи. Вверху, в круглых темных кронах деревьев, звенели цикады.

— Степа, мы где?!

— Еще не знаю.

— Что с нами будет, Степа?! Где солнце?! Его не было видно целый день… Мне страшно, Степа…

— Все будет хорошо!!

— Нет, нет, ты успокаиваешь меня, а сам не веришь, потому что это так очевидно; я вся дрожу, наверно я скоро умру.

— Машь, ну успокойся, вот моя рука, бицепсы, кулак. Чего же еще?!

— Глупый, разве я о себе! Вокруг меня словно тонкое, хрупкое стекло, дзинь — и нету; я думаю о тебе, как вспомню… становится страшно… Ну погоди, я сама… сейчас, все пройдет… — она успокоилась, опираясь на его руку.

Брагин все время чувствовал расстояние между Машей и собой, и, несмотря на то, что это расстояние стремительно сокращалось, все-таки тонкая перегородка оставалась между ними. Наконец он решился преодолеть и ее.

— Маша! А Фальковский?!

— Я целый день ждала твоего вопроса. Я ждала, когда ты спросишь об этом сам. — Женщина из кокетства хотела почувствовать свою силу и свободу, чтобы потом решиться на самый важный, самый главный шаг в своей жизни. — Я рассердилась на тебя.

Снова застучал по листьям дождь. Сначала их глянцевые плоскости пришли в движение, затем затихли в трепетном и невидимом ожидании. Но вскоре вновь застучали крупные капли, и листья в многоголосом перезвоне, каждый сам по себе и все вместе, подчинились одному закону дождя и ветра.

Они долго целовались под дождем, струйки воды стекали по волосам, лицу, затекали в рот. Соленый дождь…

Вернувшись домой поздно, Брагин осторожно, чтобы не разбудить спящих, зажег лампу, прикрыв ее газетой. Затем достал тетрадку, отчертил еще одну колонку, третью, заточил карандаш и в левом углу четко вывел: «Фальковский». «Взгляните на солнце, Фальковский. Его круг совершенен. И только любовь равнозначна этой огромной умиротворяющей силе. В сущности, дождь, деревья, цветы — та же любовь. Но только шар — великолепный, желтый, огромный, сияющий шар — символ ее. Любовь и солнце имеют право на существование».

После этого Брагин крепко заснул.

Был сон… Брагин так же стоял на посту. Напротив он увидел человека, одетого в темное. Брагин знаком попросил его подойти поближе. Когда незнакомец оказался рядом, Брагин спросил:

— Я вижу у вас в руках скрипку. Вы схватили ее за горло. Кто вы такой, что так грубо обращаетесь с тонкой вещью?! По вашей вине я не услышу ее чистого и прекрасного пения.

— Я вижу вас в желтом, и это мне о многом говорит, — странно сказал незнакомец.

— Я не в желтом, а в белом; это косо падающий луч солнца делает меня желтым, — возразил Брагин. — Да, да, я вспоминаю, мы когда-то встречались…

— Не будем спорить, молодой человек, белое так белое. Вспомните розу, например красную. Что вы о ней скажете? Красива — не правда ли? — и тем не менее вульгарна; а черная, махровая — прекрасна, не так ли? И все же желтая красивее… Желтый цвет — цвет свободы и чистоты. Наш девиз — государство любви. Наше знамя — солнце. Вы, вероятно, уже догадались: я президент Желтой республики. Если хотите, Желтая Швейцария — свободный кантон… Кроме того, я торгую лимонадом. Вы удивлены? Агитация в стакане воды, — он загадочно улыбнулся. — Как все молодые люди, вы недоверчивы и самолюбивы. Ха-ха… Вы думаете, что вас надувают. Хорошо, тогда обратимся к классике. Вспомните преступление молодого человека… «Раскольников поднял свою шляпу и пошел к двери, но до двери не дошел… Когда очнулся, то увидел, что сидит на стуле, что его поддерживает справа какой-то человек, с желтым стаканом, наполненным желтой водой». Это был лимонад, я утверждаю. Вы улыбаетесь, а между тем нет более серьезного человека, чем я. Вы не верите? Ну хорошо, тогда скажите, какого цвета над вами фонарь?

Брагин был поражен — фонарь был желт!!!

На дворе томился июль… Зной лениво кружился в столбе золотистой пыли. Солнце — рыжеусый кот: рожа круглая, жаркая — шаркнуло на подоконник. Пока хозяева спят, можно легкую кутерьму устроить. И поскакало на невидимой ниточке к стене, по корешкам книг, к глянцевому столу, по белому вороху кровати, а потом разбросало оранжевые пятна здесь и там, словно неряха апельсины ел. Однако у рыжеусого и другие заботы — землю будить, поднимать в синеву неба звонкие птичьи голоса.

Брагин проснулся. И стало ему хорошо и грустно, как в детстве.

— Машенька, посмотри, какое нынче желтое воскресенье.

Он подумал о женщине, которая всю жизнь была рядом. Он подумал и о том, что не мог дать этой женщине полного, настоящего счастья.

— Машенька, ты спишь? — снова спросил он.

«Спит», — решил он про себя. Но голос, глубокий и чистый, ответил:

— Нет, я проснулась давно и думаю, только лежу с закрытыми глазами. И знаешь что я решила?

— Нет.

— Я пойду сегодня с тобой, я надену свое лучшее платье, и мы целое воскресенье проведем вместе, рука об руку.

— Машенька, дорогая, но сегодня нельзя — мне дадут нагоняй. Нет, сегодня никак нельзя!

— Вот так всегда, — она обиженно опустила уголки рта. Ее ресницы дрогнули и глаза, наполненные влагой, открылись. Ничто в них не изменилось за годы, только чуть-чуть потускнели…

Рассказ этот записан со слов постового милиционера.

Мне же в этом рассказе принадлежит одна-единственная фраза, которую можно теперь отнести к самому началу рассказа:

«Будь спок, Дранкин, — Маша больше никогда не вернется!»

В полдень ночные сторожа спят. А жаль, ибо иной полдень в Ленинграде бывает ох как хорош!

На тончайших весах колеблется воздух-мираж. Из ватной тучки сыплется такой мелкий дождь, прямо-таки волосяной, что к земле он совсем слабнет…

Облака не белые, а мерцающие от белизны, — не настоящие, отчего каждая крупица нашего естества кажется тоже не настоящей, а придуманной для полноты счастья и детства.

А дети, что ж, они тут, рядом, в цветнике, топчут его и смеются.

Над ними и позади прохладный, задумчивый Исаакий. На каменном лбу его древними грамматистами сделана медная запись: «Господи! Силою твоею веселится царь».

В полдень — высокое небо и голова Исаакия, которая вечно полна солнцем.

В такой вот полдень сидит на скамейке Сухов, погруженный в себя молодой человек, сидит, а сам палочкой на земле знаки рисует. С виду занятие серьезное, а на самом деле блаженный пустяк. Солнышко греет, земля круглая… Хорошо!!

А рядом город, сам по себе: улицы, дома, люди, люди… И Сухов подумал: «Не то что в твоей тундре — на сотни верст ни души».

Во внешности Сухова наблюдалось редкое сочетание: пепельные волосы и черные глаза с сухим блеском.

Детишки уже окружили одинокое дерево и играли подле него. Другие деревья словно отошли в сторонку, на ярко-желтый песок, а дальше за ними — зеленый газон, по которому уже прошелся отточенный нож косилки, и, возможно, тогда звенела трава, падая вниз, в шелестящую ость.