Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

— Его возьмем в свидетели, — кивая на Фоербаха, сказал Андрей Николаевич. — Чтобы диалектика хоть каплю была материалистичной.

Все тактично пропустили мутный юмор мимо ушей.

— Я согласен… быть свидетелем, — пробормотал Фоербах с таким видом, будто его приглашали в секунданты. — Только давайте без крайностей, прошу вас… Час уже поздний. Поиграли — и хорошо. Лучше давайте поужинаем как следует. Я попрошу вина французского открыть. Да у нас и молдавское есть такое, что…

Предложение Фоербаха не вызвало энтузиазма. Тут Поздняков и Николаю сделал не менее неожиданное предложение. В том случае, если тот проиграет, то обязан будет в счет долга урегулировать давнее разногласие, подпортившее их отношения: продать Позднякову ценные бумаги, дававшие право на получение доходов с заводика, который Лопухов и компания приобрели около года назад. В то время и он, Андрей Николаевич, нюх на рентабельность имевший незаурядный, порывался с выгодой вложить свободные средства, но никто не захотел пойти ему навстречу.

Забытая история всплыла в ярком свете, при всех, хотя никто из присутствующих понятия не имел, что между двумя игроками существовали какие-то деловые отношения, да еще и обернувшиеся распрей. Николай боролся с переполнявшим его отвращением.

— Сколько бы я ни проиграл сейчас, это и десятой доли не составит того, что принадлежит мне по бумагам, — сдержанно ответил он.

— Я не собираюсь тебя грабить. Отдашь долг, а остальное выплачу деньгами. Наличными. Еще и заработаешь…

Николай выждал и, посмотрев на стоявшего в стороне Грабе, который ничего не понимал в их разговоре, равнодушно произнес:

— Нет, эта тема здесь обсуждаться не может. Если на деньги играть, я еще могу подумать. На всё, но за деньги, — повторил Николай.

— Хорошо, согласен, — сдался Поздняков.

Фоербах сделал нужные распоряжения. Первым делом проверили, включена ли над столом видеокамера. Хозяин поинтересовался, все ли согласны, что будет вестись запись. Возражений не последовало. В зал вызвали нового крупье из общего зала. Изящными и точными движениями проворных пальцев девушка принялась разбрасывать карты по столу. Они ложились ровным веером…

Вскоре у стола толпились все присутствующие в «синем» зале, следя за тем, как Вереницын проигрывает последнее, да еще чуть ли не в считаные минуты.

— Сколько набежало? — спросил он Фоербаха, поднимаясь из-за стола.

Поздняков вскинул на него непонимающий взгляд.

— Мы же договаривались? — пробормотал он.

Чувствуя, что попахивает неприятностями, хозяин заведения суетливо топтался в стороне, но не хотел вмешиваться.

— Я думал, вы пошутили, — ответил Вереницын.

— Нет, за столом я никогда не шучу, — холодно сказал Поздняков. — Да и свидетелей сколько.

Вереницын жестом поманил к себе Фоербаха. Тот скрепя сердце приблизился.

— Составьте мне счет, пожалуйста, — попросил Вереницын хозяина.

— Я тоже подумал, что вы согласились, — произнес Николай, прекрасно понимая, что проигравший лжет. Как и все, минуту назад он был свидетелем того, что Вереницын дал согласие отдать за проигрыш «права» на Адель Геккер; теперь же тот просто пользовался своим статусом неприкосновенности, причем самым наглым образом.

С безучастной миной, постаревший на глазах Аристарх Иваныч отошел к столу с закусками, накрытому во второй раз за ночь, и что-то обсуждал с хозяином. На его место, чтобы напоследок разрядиться, сел Волга.

Лопухов с упорством продолжал партию. И не прошло еще четверти часа, как, начав, было, отыгрываться, он спустил все фишки. Николай грохнул кулаками по столу, так, что опрокинулась чашка с остатками чая, и теперь сидел опустошенный, уставившись почему-то на Волгу. Проигрыш был немалый: за какие-то минуты улетело больше пятидесяти тысяч долларов…

Вереницын не прощаясь уехал. Вслед за ним домой отправился и Грабе. Николай сидел один в небольшом прохладном тихом холле при входе в диванную, где перед стойкой бара с пустующими зеркальными полками теснились приземистые столики и за ними прятались два пухлых канапе, на которых завсегдатаи уединялись, чтобы отойти от застольных эмоций, покурить, позвонить, а иногда и обсудить что-нибудь такое, чего не должны слышать другие. Николай держал в руке восемнадцатилетней выдержки «Лагавулин», курил, той же рукой разгонял сигарный дым и чувствовал себя в состоянии какой-то потусторонней анемии. В голове дым и пустота. После случившегося домой не тянуло. Особого расстройства от проигрыша он не испытывал. Переполняло нечто большее — чувство гадливости. К заведению, к собственным слабостям, ко всему на свете. Вместе с тем не хотелось смириться с усталостью. Усталость уличала в очередной слабости. Или опять в малодушии?

В диванную приплелся Петруша Фоербах. Уже по одной его мине Николай понял, что услышит что-то неожиданное, и не ошибся.

— Надо ж, устроили… Рабовладельцы хреновы! Баб в карты разыгрывать! — заворчал Фоербах, всё еще бледный от пережитого только что стресса. — Вы что, с ума посходили? Да меня за решетку упекут за ваши фокусы, Коля!

Посмотрев на него слезящимися от усталости глазами, Николай молчал, мусоля во рту сигару.

— Сказал бы «нет», на этом все бы и разошлись. А теперь? — попрекнул Фоербах.

— А ты? Ты-то сам почему молчал? Не я ж в твоем клубе правила устанавливаю.

— Да какие, к черту, правила?! — запротестовал, было, Фоербах, но тут же виновато смолк; а потом продолжил с каким-то рассеянным видом: — Я хотел поговорить с тобой, да ты… Меня попросили. Ты должен выслушать. Речь идет как раз об этом заводике…

— Да что вы все сегодня заладили одно и то же?.. Что за чепуха? — пробормотал Николай.

— А сестра твоя какое имеет отношение к этому? — спросил Фоербах.

— Моя сестра?.. При чем здесь моя сестра?

— Ко мне обратились с просьбой… меня тоже, поверь, в тупик она ставит… И почему ко мне обратились — тоже не понимаю, — Фоербах предпочел сделать паузу.

— Что за просьба? — недоумевал Николай. — Кто к тебе обратился?

— Меня попросили передать тебе, что если вы не утрясете эту неразбериху с заводом… Я уж не знаю какую, и не хочу знать, если хочешь знать… — Фоербах выставил вперед ладонь, словно отгораживаясь от нападок в свой адрес. — Дела сестры твоей не будут улажены. Не бу-дут, — как автомат, повторил он. — Какие, я даже спрашивать не буду…

Николай потер рукой лицо. Охваченный хаосом эмоций, путаницей в мыслях, он не мог выдавить из себя ни слова. Мир, казалось, опрокинулся с ног на голову. Или он опять в чем-то лгал себе?

— Ты… какое отношение ты имеешь к этой банде? — вполголоса спросил Николай, как будто опасаясь, что их могут услышать.