Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

Как только из палаты забирали обеденный поднос, он погружался в сон. Наблюдая за спящим мужем, Нина нет-нет да и ловила себя на мысли, что перед ней тот самый человек, каким она знала его годы назад. Чувство нереальности происходящего становилось вдвойне мучительным, стоило ей вспомнить о том, что пришлось пережить за минувшие недели. Не верилось, что хватило сил. Не верилось, что главное позади. Поездка в Тулу на похороны Маши, тело которой предали земле рядом с прахом матери. А затем — нескончаемая беготня по врачам. Все, кто мог это себе позволить, уезжали, как выяснялось, оперироваться за границу… Николай решил последовать их примеру. Ежедневные звонки во Францию, переговоры с врачом госпиталя и с самой больницей, бесконечное собирание документов…

Во Франции, где за один день, проведенный в отделении кардиохирургии, предстояло платить более полутора тысяч евро, операция обходилась в общей сложности дешевле, чем в Москве. Потому что в Париже ни с кем не приходилось торговаться, никому не нужно было класть в карман. Никто не требовал дополнительных подношений, хотя на базе государственных медучреждений, как Николаю объясняли еще в госпитале, вполне официально практиковалось и получастное обслуживание. Однако дополнительные гонорары не превышали нескольких тысяч евро.

C его диагнозом обычный срок госпитализации составлял не более десяти дней. И даже в случае осложнений госпитализация не могла, будто бы, затянуться более чем на три недели. Из расчета трехнедельного срока и предлагали внести предоплату в кассу больницы, с тем чтобы при выписке вернуть лишнее…

Иногда поздно вечером, когда заканчивался обычный рабочий день, на пороге палаты вырастала фигура профессора Олленбаха. Но лишь на секунду. Выдав непонятную подбадривающую реплику, профессор тут же исчезал — казалось, из опасения, что пациенты бросятся ему в ноги благодарить за чудеса, которые он с ними совершал. Осмотр больных Олленбах обычно возлагал на молодую черноволосую врачицу-ассистентку с профилем Нефертити. Присаживаясь к Николаю на край кровати, та быстро прослушивала стетоскопом его грудь, заклеенную по вертикали рыжим от йода прозрачным пластырем, и умоляла его не двигаться. Но Николай, улыбаясь, всё равно старался подставлять свои бока, чтобы хоть чем-то помочь…

Нине порой казалось, что все здесь играют в какую-то непонятную игру. Реальность заявляла о себе жестко и неумолимо, когда сквозь приоткрытые двери соседних палат глаза внезапно упирались в тяжело больных, в ожидании пересадки сердца прикованных полураздетыми к громоздким аппаратам. Как Нине по-английски объяснила одна из медсестер, у этих людей сердца не было вообще, его удалили и временно заменили машинами.

О результатах операции Нина не думала. Главное позади — твердила она себе. Всё остальное — мелочи. Лишь через неделю, уже в Валь-де-Грассе, куда мужа перевезли на долечивание, Нина узнала, что результат операции был не таким, как всем хотелось.

Олленбаху удалось сделать пластику по методике Якуба. Аортальный клапан он смог сохранить. Но оставалась недостаточность, при таких операциях якобы вообще неустранимая полностью. Зато отпадала необходимость в пожизненном приеме антикоагулянтов. Поврежденную часть аорты заменили трубкой-протезом около десяти сантиметров длиной, которую вшили на место удаленной аневризмы. Кроме того, как и предполагалось, пришлось делать шунтирование. Правда, прошунтировать удалось не все артерии.

Нина не совсем понимала, что всё это означает на деле. Заведующий отделением уверял ее, что операцию нужно считать успешной. Сделать ее лучше не смог бы никто. При хорошей реабилитации, на которую могло уйти два-три месяца, а затем наблюдаясь у хорошего врача и, главное, соблюдая правильный образ жизни, больной имел все шансы забыть о своих проблемах с сердцем на долгие годы…

На ноги Николай поднялся на вторые сутки, еще в реанимации, как Нине рассказывали, чтобы пересесть в передвижное кресло, в котором его привезли в палату. Но поправлялся он медленно. Держалась температура. По нескольку раз в день у него брали кровь на анализы. Появилось осложнение, хотя и не опасное, на легкие.

И только на десятый день произошла заметная перемена. Улучшение было резким и уже окончательным. От анальгетиков Николай отказывался, уверяя, что боли его практически не беспокоят. Он с аппетитом ел, с еще большим наслаждением пил красное вино, которое в госпитале ему давали на обед и на ужин, опустошал по утрам баночки фигового варенья, самостоятельно мылся, брился и не переставал улыбаться медсестрам и санитаркам, особенно двум чернокожим девушкам в белоснежных одеяниях, которые учились на военных медсестер и проходили в отделении практику. От их лучезарных улыбок и шоколадных лиц Нина тоже не могла оторвать взгляда. Одевался Николай только в белые рубашки и джинсы, которые не носил уже много лет…

Цюрихское правобережьекак на ладони просматривалось с высоты Линденхофа. Город утопал в белесой дымке. Дождь лил вторые сутки. Для ведения наблюдения приходилось постоянно отклоняться от тщательно продуманного сценария. Окна в «опеле» запотевали. Чтобы подсушить салон, приходилось запускать двигатель, включать вентиляцию.

Улица лучше просматривалась из гастхофа на углу, окна которого выходили к Лиммату и на сами виллы с их летними садами и раскисшими от непогоды газонами, — на приусадебных газонах никто никогда не появлялся. Однако в уютном теплом зале гастхофа невозможно было торчать целыми днями. Как только наплыв утренних посетителей спадал, в заведении становилось безлюдно, и засидевшийся незнакомец не мог не привлекать к себе внимания…

Буркхард Блюмляйн, тридцатилетний профессиональный вор, после учебы в семинарии проживавший в Кёльне, выдавал себя за художника-концептуалиста с уже завидным творческим стажем и узкой специализацией. Сам он постулировал ее как «реконструирование поврежденных объемов» (достаточно грохнуть об пол более-менее ценную вазу и попотеть день-другой, чтобы склеить посудину по кусочкам эпоксидкой, и детище можно было отдавать местным коллекционерам за несколько тысяч евро)…

Сегодня Буркхарду стало наконец ясно, что программу нужно перекраивать, причем не согласовывая с заказчиками. Твердая договоренность с ним — ни на шаг не отступать от заранее продуманного плана — могла теперь лишь навредить делу.

Подкачала сообщница. Хрупкая веснушчатая Моника подхватила простуду и то и дело бегала в туалет гастхофа по-маленькому, каждый раз что-нибудь заказывала, лишний раз светилась на людях. Так не могло продолжаться. Буркхард отправил напарницу в Винтертур, в гостиницу, где вот уже третьи сутки они выдавали себя за германских туристов-молодоженов, помешанных на Швейцарии и восторгающихся местными достопримечательностями. Наблюдение за домом Буркхард намеревался довести до победного конца без Моники. К вечеру он собирался принять окончательное решение, что делать дальше.