Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

— Я тебя никому не отдам, ты не бойся… — вдруг пообещала она малышу. — Ты ведь мой, а не их… Клянусь тебе!

Выждав секунду, Маша вдруг перекрестилась. И в тот же миг ей стало неловко. Перед собой и перед ребенком. Прекратив барахтаться, Вася задумчиво следил за ней. Потом умилительно зевнул и, словно давая понять, что согласен на всё, что бы ему теперь ни предложили, опять счастливо забил ножками…

Еще недавно, пытаясь разобраться в себе и своих отношениях с окружающими, Маша приходила к выводу, что во имя пресловутой любви к ближнему некоторым людям кажется вполне естественным пренебрегать всеми остальными и что это в общем-то естественно. Разве это не является одной из особенностей людской породы? Человек брезглив от рождения, с трудом переносит грязь, особенно грязь чужую и грязь вообще. Собственная же грязь обычно кажется как бы менее грязной. Эгоизм в такой форме, свойственный большинству людей в конце концов выглядит допустимым: в чем винить человека, если он таким уродился?.. Однако со временем внутреннее брожение привело к другим чувствам. В душе произошел какой-то сдвиг, был преодолен новый уровень или новый болевой порог, и Маше казалось теперь очевидным, что природный эгоизм не может быть причиной всего. Он не может оправдывать все. Заботой о ближнем человек запросто может объяснить любой свой проступок. Не будучи слепым, прекрасно понимая суть своих деяний, он может преспокойно продолжать идти к своей цели по головам. Причем делая это как бы во благо других, но на самом деле — ради любви к себе, любимому и ненаглядному. Достаточно ему лишь на миг почувствовать себя обделенным, и он способен обратить чужую жизнь в ничто. И сколь бы ни было потом глубоким его раскаяние, он всё равно не увидит бревна в своем глазу. А в результате — бесконечно множащийся порок…

В субботу на улице прояснилось. Пеклó с десяти утра. Над газонами поднимался пар. На солнце невозможно было выдержать и пяти минут. Мариус предлагал поехать на озеро, а после обеда прокатиться в Бэкс, городок в долине, в котором кто только ни побывал за всю его историю: Виктор Гюго, Римский-Корсаков, Лев Толстой… — мемориальные доски едва ли не на каждом доме. Однако Лайза, боявшаяся последнее время всего на свете — и туманов, и дождей, и жары, и дорожных пробок, — толком не знала, чего хочет. В конце концов надумали ехать не в Бэкс, а в германскую деревушку, куда собирались еще со дня приезда. Отправиться решили не откладывая, чтобы успеть там пообедать…

Все как на подбор блондины, пастухи расхаживали по улицам горного поселка в баварских кожаных шортах, демонстрируя свои мускулистые икры и посматривая на приезжих едва ли не с презрением. Этакие арийцы, не понимающие, с чего это к ним нахлынула толпа представителей низших рас. Породистость местных мужчин граничила, как ни странно, с уродством и чем-то даже завораживала.

Маша не снимала темных очков. Тот же первобытный тип мужчин-производителей встречался и в России, в сельской глуши. Но там заезжий гость чувствовал себя объектом всеобщего внимания, а не досадной помехой. При одной мысли, что Василию, окажись он на воспитании у Альтенбургеров, предстояло жить среди таких вот родоначальников белой расы, на душе у Маши становилось мрачно и тоскливо.

Ужинали в отеле «Дю-Парк». Мариус с порога принялся обмениваться любезностями с метрдотелем, с которым был давно знаком. Вместо аперитива Альтенбургеры пожелали заказать что-нибудь необычное из карты вин. Метрдотель посоветовал «l’Humagne rouge», партию которого только что получили.

Когда драгоценная бутыль была торжественно откупорена, Мариус принялся подробно объяснять, что поданное им красное вино, произведенное в кантоне Вале, выводится из плодов лозы, которая к швейцарцам попала в начале века из Кот-де-Ванту, с юга Франции, где об этой лозе давно забыли.

К восторженным эскападам Альтенбургера Маша привыкла относиться с некоторой настороженностью. И когда в разгар застолья Мариус вдруг заговорил о Москве, она уже знала, что ее поджидает какая-то неприятность.

— Тебе наверное трудно привыкнуть к мысли, что придется с ним расстаться? — прямо спросил Мариус.

Стараясь не выдать своей реакции, Маша перевела взгляд на газон за окном, ковром застилавший покатый спуск; с некоторых пор она внутренним чутьем угадывала, что откровенность в обсуждении известных тем не сулит ей ничего хорошего.

— Я представляю, как нелегко тебе, — посочувствовал Альтенбургер.

— Всё нормально. Не нужно беспокоиться, — ответила она с напускным равнодушием.

— Ты должна помнить, что всегда сможешь приезжать. Сможешь видеть, как он растет. Это я беру на себя… А потом у тебя будут свои дети, я уверен.

Маша вдруг ясно осознала: на его месте она поступила бы с точностью до наоборот — постаралась бы пресечь контакты биологической матери с ребенком раз и навсегда. Разве этим не решались все проблемы пары?

— А что, если тебе сейчас в Москву съездить на недельку? — спросил Мариус. — Тем временем мы попробуем приучить Базиля есть из соски. Как ты считаешь?..

Лайза кивала, соглашалась с мужем, и даже одарила Машу подбадривающей улыбкой.

— Увидишь родителей. В Туле они живут?.. Кстати, почему ты никогда им не звонишь? — продолжал Мариус в том же духе…

В тот вечер Маша впервые призналась себе самой: времени на размышления теперь — в обрез. И как бы она ни отмахивалась от своих мыслей, пора было принимать решение, то или иное.

Отчаяние ядом растекалось по телу, отравляло мозг, душу. Чтобы на что-то решиться, нужен был какой-то новый толчок. Ждать развязки? Положиться на доброту людскую? Продолжать обрабатывать себя самовнушением, кормить себя байками, в которые давно уже не верилось, что Мариус человек порядочный, на редкость?.. Но ведь он прежде всего рационалист, привыкший просчитывать выгодные для себя варианты. У таких, как он, практичное отношение к жизни заложено в генах. Недаром же его предки сумели разбогатеть. А ведь богатеют всегда за чей-то счет. Подобно тому как в животном мире одни пожирают других не для того, чтобы сжить со света несчастных зверюшек иных пород и видов, а чтобы просто выжить. И таким людям она должна отдать своего Васю?..

В понедельник с утрав детской разыгралась неожиданная сцена. После кормления, пытаясь убаюкать Василия на руках, Маша ходила с ним по комнате. Сомкнув веки, Василий притих, сладко позевывал и уже вздрагивал в полусне, когда в комнату вплыла Лайза. Она попросила отдать ребенка няне.

Маша возразила: лучше не тормошить мальчика, пока не уснет покрепче. Лайза вскипела. Она настаивала на своем. Маша сухо отказалась. С перекошенным лицом Лайза вылетела из детской.