Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— В этот период? Да уже высохло везде, — удивился Петр.

— Здесь быстро высыхает, мы же с южной стороны… — сказал Фаяр. — А еще три недели назад, вы бы видели, белым-бело всё было. В лес еще не ходили?

— Нет. Завтра собираюсь прогуляться.

— Если выше подыметесь, там еще снег лежит. Сходите! А вверху, у сторожки — аж два метра. Поздно что-то в этом году… — Держа перед собой чашку с кофе, Фаяр немного по-женски сложил губы дудочкой, наслаждаясь не то вкусом напитка, не то разговором, и пригубил кофе.

— Сногсшибательный самогон, — похвалил Петр. — Дух отнимает.

Фаяр блаженно сощурился, хотел подлить ему в рюмку еще немного, но Петр отказался.

— Сами перегонкой занимаетесь?

— Ну, не сам. Перегонять самим давно запрещено. Раз в год всех объезжает машина. Специальная такая… Дистиллятор. Мы приносим свои фрукты, они их пропускают. В прошлом году столько наварили, что не знали, куда девать. Жена летом в сторожке просто так раздавала — угощала после обеда, хотя и запрещено.

Они вопросительно переглянулись.

— Разрешается дистиллировать только по двадцать литров на человека в год, — объяснил хозяин. — Иногда приходится дальнюю родню на долю записывать — для отчетности. За услугу я всем предлагаю по литру. Желающих больше, чем нужно.

Петр воодушевленно кивал, но с таким видом, словно в чем-то сомневается.

— У меня внизу есть участок, возле Пасси. Там растут одни сливы, — продолжал хозяин, на глазах возбуждаясь. — Как пойдут — девать некуда! В прошлом году пятьсот килограмм слив собрали. Хватило на шестьдесят литров… А, Жанно, что скажешь?!

Жанно, сидевший как неживой, передернулся, блеснул глазами в сторону и вновь пробурчал что-то невнятное.

— Ты опять забыл кур загнать? — упрекнул Фаяр работника. — А, Жанно?! Я ж тебя просил… до обеда.

Тот махнул рукой в огород.

— Ястреб опять круги стал выделывать, почуял, гаденыш, — пояснил хозяин. — А стрелять не хочется.

— Над курятником?

— Да, вон там! — Фаяр показал на макушки трех пихт за огородом. — В прошлом году сколько кур перетаскал, вы бы видели! А осенью лиса передрала полкурятника. Только развел, только цыплят из инкубатора высадил. Вы бы видели, что за побоище было!

— Вы сами цыплят в инкубаторе разводите? — спросил Петр.

— Это я так называю свой парниковый метод. Инкубатор состоит из коробки с лампочкой. — Фаяр загадочно опустил глаза. — Лампочка служит для обогрева — может быть, слышали?

— Нет, никогда.

— Ничего сложного… Достаточно положить яйца в коробку — и вся премудрость. Только температуру постоянную надо поддерживать. Жена смеется. «Помешался, — говорит, — на старости лет!» А я… Ну знаете, когда вылупятся — смотришь и глазам своим не веришь! — Трясясь мелким, немужским смехом, хозяин пожимал плечами, словно и сам не понимал, как его угораздило стать жертвой такого увлечения. — В следующее воскресенье у нас будет шумно, — добавил он, уставившись в серую муть долины. — Дети съезжаются. На Пасху собрать всех не смогли, так хоть на день рождения…

— Ваш?

— Да, мой… — Фаяр отмахнулся. — Вы уж не сетуйте на шум. С детьми приедут, с женами. Двадцать человек ожидаем.

— Я почему-то подумал, что у вас должно быть пятеро… детей, — сказал Петр. — Три сына и две дочери.

— Три сына и две дочки, так оно и есть! — подтвердил хозяин, уставившись на него изумленным взглядом.

Но Петр и сам был в затруднении.

— Я наобум сказал, — заметил он.

— Все здесь живут, неподалеку, кроме двоих, — объяснил хозяин, успокоившись. — Только старший и младшая дочь, как вы, в Париже. А остальные давно вернулись… Вам если что надо, вы заходите… за яйцами, за овощами. Порею, кстати, не хотите? Отличный! Жанно только что насобирал.

— Не беспокойтесь. Я спрошу, если будет нужно.

— Жанно, принеси-ка нам порею!

Тот поднялся и, уводя за собой фокстерьеров, поплелся за угол дома. Через минуту работник вернулся с очищенной и даже подрезанной у корней связкой порея, наугад протянул ее перед собой, не зная, кому она предназначалась, и в этот раз Петру удалось разобрать его бормотание:

— Для супчика. Положите, поварится, и будет что надо…

Первый небольшой холст, который Петру удалось написать на ферме в Кудрэ, представлял собой заурядный натюрморт. На покрытом белой скатертью столе — голубое фарфоровое блюдо. В блюде — три румяных яблока. Рядом с блюдом — глиняный широкогорлый кувшин. Тут же на белой скатерти — грубый кухонный тесак с деревянной рукоятью…

Эффект немого упоения непритязательной простотой — таков был, на взгляд Петра, нехитрый подтекст этюда — вызывал сомнения. Немного дешевым, сомнительным он казался уже потому, что весь трюк упирался в столь же сомнительный тускло-размытый общий фон холста, который переходил из серого, блеклого намека на объем с едва уловимым фиолетовым подсветом в тон более теплый, почти реалистичный. Эта теплая доминанта, которую Петр привык именовать про себя «теплым подшерстком», начинала проступать отчетливее к вечеру, когда солнечный свет становился холодным и тяготел к красноватой, предзакатной гамме оттенков.

Холст менял оттенки, как хамелеон, на протяжении всего дня, отчего основной тон палитры трудно было запечатлеть с точностью, и это было единственным, что приковывало к себе внимание. В целом же натюрморт получился неудачный. Лишним оказался нож. Не было сходства с натурой. Слишком грубые нарушения глаз улавливал в перспективе. Объяснялось же это тем, что изобразить он намеревался каждый элемент в натуральную величину, не принимая во внимание перспективу. В результате весь натюрморт оказался немного наклоненным к переднему плану, хотя определенная фокусная точка, стягивающая к себе объемы, чувствовалась где-то справа, но это получилось случайно. Именно наличие этой собирающей точки справа и придавало композиции устойчивость, но не застывшую, а как бы непроизвольно возникшую в результате плавного, едва заметного парения с едва уловимой и неизменно ровной скоростью.

Второй натюрморт, немного крупнее по формату, написанный сразу вслед за первым, был тоже собран из яблок. Но теперь они лежали не в блюде, а были просто разбросаны по скатерти. Пара зеленых бутылок из-под вина, отставленная на правый край стола, придавала картине нечто надуманное. В холсте не чувствовалось непосредственности первого. Искусственность усугублялась тем, что при подготовке натуры получился какой-то перебор с «живописным беспорядком». Почти неуловимых оттенков палитра вышла пересветленной, отчего контуры яблок и бутылок едва вырисовывались на поблекшей белизне скатерти, а общий тон теперь тяготел не то к голубой, не то к розовой доминанте, но, как и в первом холсте, на протяжении дня менялся.