Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Выехав из Пасси, Петр не заметил, как миновал перекресток с поворотом на шоссе, срезавшим дорогу через лес, по которому он ездил к доктору осенью, и теперь был вынужден проделывать крюк по спуску главной трассы в самый низ предгорья. Проехав мимо какой-то фермы ― в этом месте никакой фермы не припоминалось, ― Петр продолжал вести машину наугад по витиеватой черной дороге, разглядывал дома, прилегающие участки и уже собирался разворачиваться, чтобы ехать назад к перекрестку, как вдруг уперся глазами в знакомый раздвоенный пень с дуплом, напоминающий женский торс. По другую сторону от дороги виднелись знакомые ворота с белыми столбами.

Ворота были открыты. Звонить в незапертые ворота было нелепо, и Петр, запарковав машину, вошел во двор, прошагал по гравию к главному дому, повернул на аллею, ведущую к входной двери, и в этот момент в окне гостиной заметил силуэт хозяина. Доктор укреплял на стене какую-то картину. В холсте Петр неожиданно узнал одно из своих осенних детищ, оставленных доктору на хранение.

— Ну, какими ветрами?! — осадил Обри с порога.

В упор, тяжелым взглядом разглядывая гостя, Обри не мог или не хотел скрывать своего удивления. Вид у хозяина был враждебный. Да и выглядел он изменившимся: не то сдал, не то постарел, казался обрюзгшим, в лице появилась нездоровая желтизна.

— Я рано приехал, не ждали? — спросил Петр, пожимая хозяину руку.

— Входите. А то меня протянет.

В жарко натопленной передней тоже чувствовалась перемена. Петр с живостью изучал обстановку, но не мог понять, в чем дело. Доктор пригласил в гостиную. Здесь всё оставалось по-прежнему, не считая двух новых картин среднего формата, расстеленного на полу широкого ковра с ромбами и нового, холостяцкого беспорядка.

— С трудом нашел ваши ворота. Всё так изменилось, поразительно! — сказал Петр, озираясь по сторонам. — Только вы всё тот же…

— А каким я могу быть?.. Тянем понемногу… лямочку. Дряхлеем, — пожаловался Обри, оскаливая желтые зубы.

Петр вдруг опешил. Он наконец догадался, что за перемена бросалась в глаза во внешности хозяина: у него был бесформенный, синего цвета нос, весь покрытый красными рубцами.

— Что это с вами? Упали?

— Упал. Перерыли улицу — черти! Всех бы под суд отдать!.. В темноте на велосипеде катался и… брык! Сколько раз штопали, а очки вот уже месяц носить не могу.

— Как же вы на работу ездите?

— Да это еще куда ни шло… Старая ломовая лошадь конюшню с закрытыми глазами найдет… Что же не звоните, не появляетесь? Здесь-то давно уже околачиваетесь.

Петр кивнул и с прямотой, которую Обри умел ценить, спросил:

— Откуда вы знаете, что я здесь давно?

— Поль с женой засекли вас на машине… Две недели назад. И до смерти обижены! — Доктор расплылся в кисло-сладкой улыбке, словно был рад возможности поделиться чем-нибудь неприятным. — У меня-то почему не остановились? Я же предлагал.

— Я не знал, что здесь окажусь. Поездка неожиданная. Для меня так проще.

— Дело хозяйское. Там же, где осенью поселились?

— Нет, на ферме.

— Это на какой еще?

— Выше. По той же дороге… У Фаяров — может, знаете?

— При въезде в лес?

— Вы знакомы с ними?

— Как же… Знаменитый местный самогонщик. Гоняли прохвоста пару лет назад. Да что с них возьмешь?.. У них наверху сторожка для туристов. Да ему здесь пол-округи принадлежит…

— Фаяру?

— Не половина, так треть! — Обри упер в гостя тяжелый взгляд.

— Вы на меня тоже, по-моему, обижены, — сказал Петр.

— Обижен, — признался Обри. — Человек, не способный принимать то, что ему предлагают от чистого сердца, не способен давать. Железное правило. Да ладно… Что у вас-то? Всё судитесь? Нравится быть адвокатом?

Петр сел на диван и, всплеснув руками, обронил:

— Не совсем.

— Бросили?.. Правда, что ли?!

— Нет… Но почти, — двусмысленно ответил Петр, и на лице у него появилось вопросительное выражение.

Обри сокрушенно закачал головой:

— Чудак вы, ей-богу… Ушли из профессии? Завязали?! И что же, баклуши бьете? Или может, художничать начали?

— Всё вместе.

— А-а… Всё-таки! — Доктор на миг смешался, затем, погрозив пальцем и пыхтя, проворчал: — Честно говоря, не думал… Выходит, это я вас сбил с праведного пути?

— Выходит так. И не ровен час — будете расплачиваться, — отшутился Петр.

С новой недоверчивостью вглядываясь в гостя, доктор заметил:

— Вот видите, куда вся эта болтовня может завести… Про противостояние да про масштабы… Ах, чудак вы, ей-богу!.. А я вон не расстаюсь… — Обри ткнул пальцем на холст Петра, висевший возле окна, оставленный ему на хранение с прошлого раза.

Это был тот самый холст, с которым Обри выиграл осенью свое пари и которому позднее было суждено стать прообразом целой серии модусов. В этот миг холст показался Петру наиболее удачным из всех его картин.

— Вы же его только что повесили, — сказал Петр, помедлив. — Я в окно видел, пока шел к двери.

— В окно увидели?.. А почему это вы заглядываете в чужие окна?.. Ну и что с того? Если бы я не менял эту мазню каждый день, этот дом давно бы в склеп превратился… — Разоблачение всё же привело Обри в некоторую растерянность. — А я вон еще парочку приобрел, — недовольно показал он на пару небольших холстов, изображавших нечто абстрактное и выполненных один в ярко-желтой палитре, а другой — в темно-синей. — Что скажете?

Поднявшись с дивана, Петр приблизился к синеватому холсту, равнодушно осмотрел его и сказал:

— Жирно.

— Что значит — жирно? Фактура есть фактура, — пробормотал старик, но всё же вынул из кармана очки, поднес их к глазам и, держа оправу на расстоянии от лица, стал рассматривать картину с таким видом, будто видел ее впервые.

— Поначалу все этим увлекаются… фактурой. А потом проходит, — сказал Петр.

— Вы правы, — согласился Обри. — По дешевке предложили, я и позарился. Желтый тоже не нравится? — Обри нацелил линзы очков на второй холст.

— Не знаю. Нет, наверное… Вы будете удивлены, но я перешел на натюрморты, ― добавил Петр, ― с яблоками… И должен сказать, получаю удовольствие.

И вправду чем-то удивленный, Обри стал недовольно расхаживать по комнате.

— С яблоками?.. Вот уж неудивительно… Человеку со сложным внутренним устройством нужны простые развлечения. Пар из башки нужно выпускать, не то ее разорвет на части.

— Не знаю, в этом ли дело.

— А в чем еще? Творчество ― это бегство, мой друг, как ни крути. От себя самого, от внутренней или внешней несостоятельности, от сословной ущемленности, от жизненного однообразия… Через творчество человек воспроизводит то, чего у него нет, или то, чего ему не хватает. Разве не замечали за собой?

— Может быть.

— Говорите — может быть, а в душе не согласны.