Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— В Альпах ты давно? — повторил Фон Ломов свой вопрос.

— Второй месяц.

— Калленборн рассказывал о твоем легионере… Хотя я так и не понял, каким образом ты умудрился вляпаться в эту историю.

— Я одного не пойму, почему Густав не сказал мне, что ты в Париже?.. Ей-богу, в нем появилось что-то неприятное… Да ведь ты в курсе теперь. Всё изменилось, — заключил Петр во второй раз.

— Да, планы у них наполеоновские, — согласился Фон Ломов. — Но их тоже можно понять. Они не знают, что думать о твоем исчезновении. Каких только гипотез я не наслышался. Но послушай… По-моему, глупо всё это обсуждать. Скажу откровенно: я ума не приложу, что тебе делать, но мне ясно одно… Ты ведь никогда не довольствоваться половинчатыми решениями. Доводить начатое до победного конца — вот уж идиотское кредо. Я, например, всегда страдал от того, что не умел ничего довести до ума, до конца. Но бывают ситуации, когда даже святое правило подводит… — На миг как будто бы усомнившись в сказанном, Фон Ломов добавил: — В теории всё это прекрасно, а на деле часто получается непонятно что.

Что-то про себя соизмеряя, оба опять молчали.

— Постой, так это здесь, что ли? Твой истец, о котором ты просил Калленборна, хозяин этой фермы? — спросил Фон Ломов.

Петр кивнул и тоже спросил:

— Калленборн бумаги хотя бы передал?

— Да, я привез бумаги… Но икру он всё же метал… Адвокат, к которому ты его отправил, плохо его принял. Насколько я понял, новый иск он может подать хоть сегодня, и даже экспертизу уже провел. Но есть загвоздка: бывший владелец фальшивки был готов всё уладить, предлагал забрать безделушку обратно и вернуть деньги, но твой клиент, как его…

— Фаяр?

— Ну да… То есть не отец Фаяр, а сын, с которым ты свел Калленборна… Он отказался идти на мировую, запросил у махинатора компенсацию за обман. А тот, от греха подальше, смылся… Честно говоря, я бы сделал то же самое.

— Странно… странно, что я не в курсе. — Петр задумался.

Подступив к столу, Фон Ломов расстегнул папку, извлек из нее другую, картонную, положил ее на стол и пояснил:

— Бумаги, счет за экспертизу — всё здесь. Калленборн просил передать, что было бы хорошо добиться приостановки требований о погашении и выиграть время, а следующим этапом… Получается, что сын отца объегорил?

— Получается, что так.

— Между нами говоря: что всё это за чушь? Зачем фермеру это яйцо? За такие деньги?

— Какое это имеет значение? — Петр помолчал, а затем, догадавшись, что именно к этому Фон Ломов и подводил разговор, добавил: — Лично мне это кажется полным идиотизмом… То, что старик, помешанный на разведении кур, вдруг покупает фальшивое пасхальное яйцо, под видом драгоценного, да еще и умудряется потратить на него все сбережения. Идиотизм! И что с этого? Поэтому я не должен помогать ему?

— Как я понял, Калленборну пришлось объясняться и с сыном фермера. Если принимать за чистую монету мнение Калленборна, то этот малый — еще тот пройдоха… — Фон Ломов продолжал излагать явно чужую, не свою точку зрения. — На словах Калленборн просил передать тебе просьбу братии. Если ты не захочешь вести это дело сам, то от него лучше отказаться. Они не хотят тратить на это время.

— Я так и думал. Болтуны, — вздохнул Петр.

— Я рассказываю это для того, чтобы ты понял… — Фон Ломов на миг помедлил. — Ты всё это хорошо, конечно, придумал, хорошо организовал… Но это ни к чему не приведет. Если сам ты не вернешься в Версаль.

— Да, глупо на них полагаться. Но я сам виноват. — Петр явно имел в виду что-то другое.

— Людей лучше принимать такими, какие они есть. Калленборн искренне верит, что выполнил всё, что пообещал тебе. На них даже пенять невозможно.

— Нет, всё же мерзавцы, — выругался Петр. — Ведь я их предупреждал… Что бы они ни говорили, я всех предупреждал, что в контору не вернусь.

— И чем ты собираешься заниматься? На что будешь жить?

— Господи… Как другие живут?

— Я понимаю… Ты оказался в дурацком положение. И было бы глупо лезть с советами… — заговорил Фон Ломов, когда они вышли назад на террасу и решили посидеть за столиком на улице. — Недавно я был в таком же тупике. Тогда в Уганде моя ситуация мало отличалась от твоей… Пытаться принять решение и в душе понимать, что это ничего не изменит… Для меня это было сущей пыткой. Недаром я наломал дров… Да нет, не спорь с этим! Сегодня можно называть вещи своими именами.

— Ты в Женеву должен вернуться? Или в Париж поедешь?

— Должен вернуться. Утром сяду на парижский поезд.

— Потом в Москву?

Помедлив, Фон Ломов утвердительно кивнул:

— Но уже из Лондона. А по дороге должен попасть в Брюссель… По правде говоря, куда угодно бы ездил, только не в Бельгию… Магритт прав. От скуки, от черного уныния в этой стране на ушах можно заходить. Одна отрада — бензин дешевый.

— Может быть, тебе завтра поехать? Оставайся на день.

— Нет, не получается.

— Вот что я предлагаю… Поехали обедать, — встрепенулся Петр. — Я знаю одну дыру… Да и в Пасси можно спуститься. Ты же проезжал площадь, церковь?.. Там и поболтаем…

Вскинув на Петра вопросительный взгляд, Фон Ломов с ноткой мольбы произнес:

— В самом деле, айда обедать… Есть хочется, аж голова кружится.

Один из столиков, особняком стоявший в дальнем углу, занимали двое рабочих, пришедшие обедать прямо в спецовках, и оба не отрывали глаз от газет. Тихое семейство, муж, жена и трое детей, дружным гуртом осадило столик перед табачной витриной. Молодая пара заказала на террасе кофе. Других посетителей в кафе не было.

Петр предложил пройти в пустующую половину зала, где было солнечно и за окнами открывался вид на весь городок — на площадь, главную улицу Пасси, на черепичные крыши соседних домов.

Они заняли стол у окна. Вплывшая в зал грузная официантка в белом переднике поспешила извиниться за скудное меню. Заболел повар, и уже второй день приходилось довольствоваться услугами случайного «кулинара», жившего через дорогу. Официантка советовала ягнятину или холодный ростбиф.

На двоих заказав одно и то же — паштет из дичи, ростбиф, к нему вареный картофель и зеленый салат, — Петр попросил, чтобы им сразу принесли на стол бутылку «Сент-Эстефа».

— Если честно, я поначалу недооценил всего этого… Думал: ну отойдет человек и всё вернется на круги своя, — сказал Фон Ломов. — Калленборн — как гипнотизер… умеет заражать своим оптимизмом.

— А теперь что ты думаешь?

Фон Ломов ответил не сразу:

— Когда ехал сюда из Женевы, было очень красиво по сторонам… Вдоль дороги плывут горы — красиво, потрясающая картина… Глядя на всё это, я думал: черт возьми, ведь они вечно здесь будут стоять. Или, во всяком случае, еще очень долго. А мы?.. Странное чувство охватывает… Это так ясно было в голове, таким очевидным всё казалось. А теперь даже объяснить не могу толком… Зачем добровольно выбирать несвободу? Тем более что никто не заставляет этого делать. По большому счету ты прав. Это главное. И никого не слушай. Даже меня… В такой ситуации, когда пытаешь принимать какие-то серьезные решения, обязательно чувствуешь себя у разбитого корыта, — помолчав, добавил Фон Ломов. — А по прошествии какого-то времени понимаешь, что зря утрировал. Всё проще в действительности… Жизнь в таких случаях лучше распоряжается, чем мы сами. Сколько раз в этом убеждался… Может, и в самом деле есть смысл продать твой пай? Это потребует усилий. Но если постараться, его можно продать неплохо.