Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Фаяр казался оскорбленным.

— Вы?.. Адвокат? — проронил он не своим голосом. — Я думал, вы художник… — Старик уперся взглядом в цементный пол, его глаза затянулись непроницаемой поволокой.

— Адвокат, — подтвердил Петр. — Мне ничего не стоит съездить и поговорить… А вам нужно взять себя в руки.

— Да куда теперь ехать?.. Всё, приехали, — пробормотал Фаяр в еще большем замешательстве. — Видели, что творится?

— При правильном подходе, если объяснить, что ваша эпопея в Монако с этой фальшивкой еще не закончена, что дело не проиграно окончательно, можно попытаться приостановить процедуру… Я уверен в этом. На короткое время, конечно, но это уже что-то… Разумеется, нужны будут конкретные аргументы… В вашу защиту… Нужно будет чем-то подтвердить, что вы стали жертвой жульничества и так далее… Лучше это, чем ничего.

Шныряя птичьими глазами по сторонам, Фаяр затравленно молчал.

— А ваш адвокат за это время что-нибудь предпримет, — подбодрил Петр. — Я уверен, что вы зря так драматизируете.

— Мой адвокат?.. Да вы что! Ничего он не предпримет! Я же вам рассказывал… Вы что, действительно адвокат?

— Действительно.

— Ну, хорошо… Мы всё сделаем, как вы говорите, — забубнил фермер, словно речь шла о чем-то окончательно решенном между ними. — Но где я потом возьму сто пятьдесят тысяч, чтобы заплатить адвокату… моему… этому прощелыге?

— Сто пятьдесят тысяч — не полмиллиона, которые с вас требуют. Вам нужно взять себя в руки и взвесить всё спокойно, — сказал Петр.

— Если бы я точно знал, что для дела… я мог бы, конечно, попытаться, — растерянно бормотал Фаяр. — Вы меня, конечно, удивили. Почему раньше-то не сказали? А я плету вам, плету. Художник, думаю… Во, старый болван!..

От поездки в городпо делу Фаяра у Петра остался неприятный осадок. И дело было не столько в легкости, с которой ему удалось добиться отсрочки процедуры покрытия долга, сколько в неожиданном радостном чувстве внутреннего удовлетворения, которое он не мог в себе перебороть, от возможности окунуться в привычную рабочую атмосферу.

Задним числом Петр даже упрекал себя в том, что смалодушничал, что не попытался воспротивиться почестям, которые так и пытались оказать ему сотрудники конторы пристава. Столичный бомонд всё еще пользовался здесь почетом. В провинции всё еще принимали по одежке…

Позвонив накануне в контору и согласовав время своего визита, Петр был принят с утра в просторном офисе, который занимал весь бельэтаж одного из самых приметных зданий на центральной площади Салланша.

Дверь открыла молодая секретарша с бледным правильным лицом, одетая в чесучовый костюм с короткой юбкой. Вышедший навстречу рослый, седоволосый клерк — тот самый, что приезжал на ферму с описью имущества — сдержанно пожал ему руку и пригласил на «свою половину».

Они вошли в большой светлый кабинет, обставленный старинной мебелью. Предложив ему кожаное кресло под сенью пышно разросшегося фикуса, аристократичный пристав распорядился о том, чтобы им принесли кофе, попросил разрешения курить, да еще и сигару, и для начала решил пофамильярничать. Он сделал экскурс в общую правовую обстановку в районе. Суды завалены делами. В таких условиях никого не заставишь работать на совесть. Вот некоторые и не просыхают. Пристав даже пустился в воспоминания. Сам он тоже много лет провел в Париже. Вся его родня имела прямое или косвенное отношение к правовой сфере, все жили в столице. Встреча началась в непринужденной атмосфере. Петр чувствовал себя пойманным в ловушку…

Недоумение пристава вызывал, конечно, сам факт появления адвоката собственной персоной. Раз уж адвокат не поленился проделать столь неближний путь из Парижа в Верхние Альпы только для проведения переговоров об отсрочке — одно это уже что-то да значило. С чего это тяжбой местного фермера решил заняться столичный кабинет, к тому же взявшийся за дело «под шумок», в разгар процедуры, когда «защищать было уже, собственно, нечего, кроме чести»?

Петр сдержанно пояснил, что если бы он разделял эту точку зрения, то он пожалел бы денег на дорогу.

Пристав вызов принял. От дальнейших объяснений можно было воздержаться. Браться за дело фермера Петр по-прежнему не собирался. Но вместе с тем казалось очевидным, что лучше воздержаться от громогласных заявлений по этому поводу. В противном случае визит потерял бы в глазах пристава всю значимость…

Через высокие окна в комнату вливался мягкий солнечный свет. Со двора доносился птичий щебет. Легкий сквозняк шевелил листья фикуса, приносил с улицы благоухание цветов, как будто бы даже сирени, к которому примешивался аромат арабики, кубинской сигары, да еще сладковатый флер духов секретарши, до странности знакомый и поневоле заставлявший оборачиваться в ее сторону, когда она появлялась… Это был хорошо знакомый мир. Нравится или нет — родная стихия. Окунаясь в нее, невольно норовишь расслабиться, можешь позволить себе не думать о неприятном. Но в то же время не можешь не задумываться над смыслом всех тех усилий, которые приходится проделывать над собой вне этого непроизвольно замкнувшегося круга. Как-то уж повелось в этой среде доверять друг другу, полагаться на слово, напрочь исключая из взаимоотношений даже намек на диковатые нравы и обычаи, которые считались вполне возможными, допустимыми в том, другом мире. И слава богу, что он остался за порогом. Ведь так проще. Общность интересов позволяла экономить время, нацеливать себя на главное, не озираясь по сторонам в страхе, что кто-то воспользуется твоей непрактичностью.

Однако теперь этот привычный мир заставлял почему-то насторожиться. В нем чувствовалась едва уловимая, со стороны незаметная, но в чем-то надменная оторванность от мира реального, без которого этот отлаженный привычный мир вообще не мог бы существовать. Сама атмосфера попахивала сговором, чуть ли не корпоративным. Взглянуть со стороны: люди добропорядочные и сведущие общими усилиями пытаются спасти людей слепых и падших. Причем спасать их приходится от себя самих, ведь те даже не знают, что творят. Но если задуматься, казалось непонятным, почему ради благой цели спасающие вынуждены уделять столько внимания совсем другому — выявлению собственных точек соприкосновения, того общего, то может их связывать?

В этой атмосфере и протекал разговор. Передавая друг другу бумаги, которые секретарша, хорошо знавшая досье, не спеша доставала из толстой подшивки, они проговорили в общей сложности около получаса. Пристав озадачивал своей манерой отвешивать одобрительные кивки, чем умело сбивал с толку. Трудно было понять, что у него на уме. Казалось, что он всё принимает за чистую монету. Но от заключений пристав воздерживался. Профессиональная привычка принимать решения в одиночку, в какой-то другой, нерабочей обстановке, вне эмоций и постороннего влияния, заслуживала уважения. Однако компромисс, устраивающий стороны, напрашивался сам собой.