Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Какой-то у вас гордиев узел получается, — вмешался хозяин.

— Никакого узла! — отрезал Обри.

— А мне кажется, что Пьер прав, — поддержала докторша не гостя, а мужа, но солидарно косилась всё же на Петра. — Сегодня всё так усложняют, всё так…

— Я как раз на то и сетую, дорогая, что усложняют, — не дал Обри хозяйке договорить. — Увы, культуру не мы с вами создаем. Мы ее потребляем, потрошим и в печку — вот как этого ягненка. Но начинается все, поверьте мне, с простого. Приобретается культура дома, корнями врастая в землю-матушку. Откуда бы взялся весь этот воздух, художественный сплин, слог, стиль? С потолка?

— Глупо сгущать прикрасы родословной, — вставил хозяин дома.

— Вы что думаете? — Обри требовал ответа от Петра.

Взглянув на хозяев дома, Петр предпочел промолчать, но затем всё же в шутку заметил:

— Всех нас в детстве учили снимать пенку с варенья, но не все мы стали кондитерами.

— Пенку с варенья!.. — Ответ пришелся Обри по душе. — Вы, значит, за случайность? За непредвиденность?

— Не знаю. А впрочем, как хотите, — уклонился Петр. — В жизни каждого из нас многое зависит не только от предначертанного, но и от стечения обстоятельств.

— Хорошо, вы согласны, что искусство — это, прежде всего, стиль, это искусство делать искусство? — продолжал Обри напирать.

— Не знаю, — повторил Петр, больше не следя за ходом разговора. — Я вам только что об этом говорил.

— Стиль, говорю я! И только он один! — яростно забормотал Обри. — Самое совершенное высказывание — это то, которое не нуждается в стилистике, в словесной шелухе. Самое совершенное движение — это неподвижность. Высшая мудрость всегда проста. Лучшее творчество — это ничего не творить!

Хозяин вытер салфеткой рот и с облегчением, словно ожидал именно такой нелепой развязки, произнес:

— Ну вот, договорились… Какой же ты, Боб, словоблуд!

Обри нервно взмахнул рукавами, но возражать не стал.

Хозяин предложил перейти из-за стола к камину. Он принес коньяк, от которого отказались все, кроме Петра. Но тяжелая застольная атмосфера разрядилась. Разговор опять кружил вокруг прежних тем, но, как это часто бывает после острых обсуждений, ни у кого больше не вызывал интереса.

Сидя в том же, что и по приходе, кресле, старик Обри, испортивший всем вечер, выглядел сонным и недовольным. Время от времени поднимая на Петра тяжелый взгляд, он апатично моргал и уже перед уходом — он внезапно вскочил и стал прощаться — задержал руку Петра в своей дольше положенного и сказал:

— Вы коллекцию мою не хотите увидеть?.. Знаете что, приезжайте ко мне завтра утром!

— Завтра я не смогу, — сказал Петр.

— Гулять собрались? Да еще нагуляетесь! — Обри снедал его из-под очков испытующим взглядом. — У меня завтра выходной. А то потом, знаете… Давайте, Пьер! Или как вас там… Так что?.. Приедете или нет?

От Петра не ускользнула недоуменная реакция хозяев. За годы знакомства старик, видимо, ни разу не удостоил их подобной чести. Наперекор нелепой ситуации Петр вдруг принял предложение коллекционера.

Остановившись на пороге, тот стал взволнованно объяснять, как к нему добираться:

— Отсюда, то есть от церкви, выезжаете из Пасси… Едете по главной дороге… На первом повороте — направо, затем налево, а когда начнутся развилки всякие… их там несколько… держитесь правого поворота и уже никуда не сворачивайте… Когда справа увидите пень, похожий на женские ноги. Ну, спереди, с дуплом…

— Нет-нет! Дайте мне просто адрес, ― попросил Петр. ― Я найду.

Обри вынул из нагрудного кармана визитку, удовлетворенно кивнул и, влепив сенбернару по боку, исчез в темноте двора.

Рудольф Обри, или проще Боб, как его звали в ближайшем окружении из-за того, что германский консонанс его настоящего имени чем-то его не устраивал, жил в большой, недавно отстроенной усадьбе, которая находилась при съезде с гор в долину, на краю поселка и немного на отшибе.

Перекатывающаяся волнами дорога врезалась в живописную местность. Резко нарастающее взгорье здесь опоясывал тенистый дубовый лес. Повсюду виднелись белокаменные шале старой застройки, все с большими участками. Сады тонули в яркой, еще свежей зелени.

Остановившись перед воротами с белыми столбами, слева от которых висела табличка «вилла охраняется», Петр выбрался из машины.

Ворота оказались незапертыми, и он хотел было проникнуть внутрь, но в глубине двора, под сенью дерева, он увидел собачью будку, на которой виднелась крупная надпись: «Вольф».

Он нажал на кнопку домофона. Аппарат захрипел, и раздался чей-то недовольный голос:

— Ну что вы не входите? — Это был Обри.

— Собака привязана?

— Да нет никакой собаки, входите! Это так… чтобы неповадно было тут всяким…

Петр вошел во двор и сразу же увидел хозяина, вышедшего навстречу. В желтом шерстяном джемпере, в белоснежной сорочке и в подвернутых джинсах, которые придавали его силуэту что-то и жалкое и нелепое, — Обри уже не удивлял своей эксцентричностью.

Возбужденно морщась, старик схватил ладонь гостя, энергично потряс ее. Он с явным нетерпением дожидался этого визита. В глазах всё же застыла тень удивления. Ему не верилось, что гость сдержит свое слово, приедет?

— Вот тут я, так сказать, и провожу большую часть своего бренного существования… — забормотал Обри, когда, обойдя бассейн с ярко-синей водой, они вошли на открытую веранду, заставленную белой соломенной мебелью. — Как мы их вчера с вами на пару… Странные всё же люди, не находите? А про пространство вы хорошо сказали. Мне очень понравилось.

— Я думал, у вас с ними дружеские отношения, — сказал Петр.

— Да у нас тут у всех дружеские отношения, — поморщился старик. — Морочит всем голову… Да ваш Поль — своими дорожными статуями! По блату, конечно, своих проталкивает. А сам — ни в зуб ногой… — Старик взъелся на коллегу за его деятельность при муниципальной комиссии, занимавшейся благоустройством коммуны, а может быть, просто ревновал. — Это называется злоупотреблять служебным положением… Но миримся — вы не переживайте. Живу я один. К людям я непривередлив… — беспорядочно бубнил Обри.

— Вы сказали, что с женой живете, — удивился Петр.

— Роз?.. Роз умерла… — На лице старика появилась жалкая гримаса. — Давно уже…

— Ах вот как… Я не понял, простите.

— Не извиняйтесь! Вы же не знали… С кем бы вы нашли общий язык, так это с Роз, — заверил Обри и растроганно мотнул головой.

Догадываясь, что подобное изъявление симпатии в устах хозяина должно звучать как наивысшее, какого только можно от него удостоиться, Петр хладнокровно озирался по сторонам, останавливал взгляд то на одной картине, то на другой. Холстами были завешаны все стены.