Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Я обожал этот журнал. В отличие от скучного и непонятного, хотя и красочного «Огонька» или тем более серо-голубой без единой картинки «Партийной жизни», «Крокодил» был хотя бы смешной. Хотя я далеко не все понимал. Но все равно.

Там изображались дядя Сэм с козлиной бородой, взяточники и хапуги с мятыми физиономиями, крючконосые врачи-вредители, симпатичные разноцветные парни, представляющие народы, борющиеся за независимость.

Рассматривать все это было ужасно интересно.

Во время Московского фестиваля 1957 года я впервые увидел на улице живых негров. Это было совершенно незабываемое ощущение. До этого они были только героями художественной литературы или кинофильма «Пятнадцатилетний капитан».

Туда мы со Смирновым ездили в дни зимних каникул покупать с рук марки. Там, например, я за 30 копеек «новыми», а по-старому за 3 рубля, купил серию из трех марок государства Лаос со слонами.

А раньше «Детский мир» был не там, хотя и рядом, а именно в начале улицы Кирова, где теперь «Библио-Глобус».

Именно туда мы однажды отправились с мамой купить давно обещанный мне матросский костюм. Но вместо этого мама зачем-то купила мне яркий и ужасно колючий свитер. Я орал всю обратную дорогу. Зачем она это сделала?

Я лично знаком с одной пожилой дамой, которая помнит конку в городе Баку, откуда она родом.

Да и я кое-чего помню. Патефон, например. Керосинку. Фанерный фотоаппарат со стеклянными пластинками в фотоателье рядом с Перловским рынком.

Первый пылесос, появившийся в моей семье, назывался «Буран». Он был большой и неповоротливый. И издавал душераздирающий тревожный рев. Корпус его был серо-зеленого цвета с претензией на перламутровость.

Мама упорно не могла запомнить его название, и на вопросы знакомых, какой у нас пылесос, она отвечала «Ураган». Отца это почему-то ужасно злило. А мне было смешно.

Да и теперь смешно.

Смирнов рассказывал, что когда он был совсем маленьким и они жили в другом городе, в их доме был большой пожар и почти все сгорело. Поскольку он всегда врал, я ему не очень поверил.

Оказалось, что правда.

Я ему даже немножко завидовал. Пожар все-таки!

По окончании девятого класса нас повезли туда на экскурсию. Мы со Смирновым и Шуховым запаслись напитком «Лимонная горькая», которую втихаря выпили за каким-то кустом.

Самой экскурсии я не запомнил.

В моем классе был один мальчик с прозвищем Керенский. С ударением на втором слоге. А прозван он был так потому, что однажды подстригся под ежик — такой же, какой в советских кинофильмах носил настоящий Керенский. В фильмах он изображался вертлявым, крикливым, истеричным и вообще каким-то несерьезным.

С самого детства мы все знали, что презерватив назывался «резиновым изделием номер два». Но все гадали, а какое номер один? Галоши, что ли?

Впоследствии выяснилось, что противогаз.

Напялив на себя противогазы, в те послевоенные годы в изрядном количестве валявшиеся в кладовках и на чердаках, мы играли в водолазов.

А изделие номер два мы любили надувать, как шарики, писáть на них разные неприличности и подсовывать в портфель подслеповатой учительнице английского Анне Павловне по прозвищу Половник.

В 1954 году мы с мамой поехали в этот музей смотреть расположенный в нем другой музей — музей подарков Сталину.

Помню только довольно корявый с виду ковер, выполненный ногами безрукого таджикского колхозника, макет Московского Кремля из шоколада и присланное из Китая рисовое зернышко, на котором микроскопическими иероглифами было написано какое-то китайское поздравление. Иероглифы надо было рассматривать через сильную линзу.

Вскорости этот музей перевели в Музей революции на улице Горького. А потом и вовсе закрыли. Где теперь эти экспонаты?

В соседнем дворе жил милиционер. Он был гаишник. Крупный и краснолицый мужчина. Жил на первом этаже. Был большой любитель пения. Имел неплохой, как мне тогда казалось, голос. Летом, когда окна были открыты, его пение было слышно всему двору.

Иногда он пел, сидя в своей милицейской машине, и, когда он забывал отключить микрофон, его пение разносилось по всей улице.

Его фамилия была Потемкин. Звали его, кажется, Николай. А может быть, и не Николай. Да и какая теперь разница?

Родители моей однокурсницы Розы были глухонемые. Поэтому Роза всегда разговаривала довольно громко, очень отчетливо и при разговоре сильно жестикулировала.

Они жили в коммуналке на Малой Бронной.

Когда Розиной матери по расписанию наступала очередь мыть полы в коридоре, она делала это по ночам. Так ей было удобнее: пусто, спокойно, никто не ходит.

Соседи же жаловались, что она моет полы по ночам, потому что она, будучи глухой, делала это страшно громко, гремя ведрами и тазами.

Она же обижалась на соседей, думая, что они просто вредничают. Что такое «громко», она не знала и не понимала.

На Американской выставке в Москве, открытой в 1959 году в Сокольниках, где я побывал вместе с родителями, бесплатно раздавали стаканчики с пепси-колой. Москвичи тогда попробовали ее в первый раз.