Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Какая же жизнь без клякс!

Сколько помню себя, столько же помню и Малую энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Четыре тома. Она и до сих пор стоит в моем доме на видном месте. Но сейчас я редко в нее заглядываю.

А все детство прошло под бесконечное листание этих красивых томов.

Помню, как с другом Смирновым мы разглядывали картинки с изображением фауны Северной Америки. Когда мы наткнулись на изображение какого-то небольшого и невнятного зверька и прочитали, что этот зверь называется «североамериканская вонючка», нас обуял такой хохот, что из кухни прибежала испуганная мама, решившая, что что-то случилось.

Керосинная лавка располагалась в сооружении, похожем на землянку. В нее надо было спускаться по узенькой лесенке, и бидон все время гремел, задевая за обшарпанную стенку.

Внизу за прилавком сидел пожилой еврей с очень печальным лицом. За его спиной в таинственном полумраке висел портрет. За треснутым стеклом с трудом угадывался Карл Маркс. Почему Карл Маркс?

Я помню, как на коммунальной кухне женщина со странным именем Ганя рассказывала соседкам о том, что между Москвой и Ленинградом есть тайный тоннель, по которому могут ходить танки в два ряда. «Там даже конница может проехать, — добавляла Ганя для пущей убедительности. — Я это точно знаю. Родственник покойного мужа раньше работал в Метрострое. Он и рассказывал. Но просил никому не говорить».

Женщины с пониманием и интересом кивали головами и не задавались законным вопросом, зачем такой тоннель нужен. Особенно для конницы.

Помню, как в одночасье позакрывали пивные ларьки и винные магазины.

Помню, как в газетах бодро сообщали, что пивные и винные заведения постепенно будут сворачивать, зато будет много прохладительных напитков, полезных для здоровья.

Помню, как ситуация в этом смысле изменилась буквально в два дня.

Помню, как в один из таких дней на пивном ларьке у метро «Таганская» сверху было написано «Пиво», а чуть ниже — «Пива нет».

Помню, как на следующий день там же красовались две совсем другие надписи. Сверху было написано «Квас», а чуть ниже — «Кваса нет».

Важный исторический перелом ознаменовался тем, что еще буквально вчера не было пива, а уже сегодня нет кваса.

И началась новая эпоха с огромными винными очередями, постепенно переродившимися в грандиозные демократические митинги.

А уж потом и другая эпоха началась.

Учитель рисования и черчения Николай Николаевич, человек пожилых, как нам казалось тогда, лет, в пыльном костюме и с зачесанной лысиной, человек откровенно комический, над которым было принято открыто издеваться, — особенно этим злоупотребляли девочки, — человек скорее добрый, чем вредный, и скорее глупый, чем умный, однажды, решив зачем-то продемонстрировать неслыханную по тем временам широту своих эстетических взглядов, на вопрос о своих любимых художниках сообщил, что его любимый художник — Ван-Гоген (ударение, конечно же, на первом слоге), который сначала отрезал себе ухо, а потом уехал в Африку, где женился на папуаске.

Ржавый, без колес, трофейный «Опель» долго стоял посреди двора. Говорили, что он принадлежал одноногому баянисту дяде Коле, но я никогда не видел, чтобы дядя Коля к нему хотя бы подходил.

В какой-то момент этот автомобиль фактически присвоил многодетный научный работник Сергеенко, который устроил в нем что-то вроде кабинета и писал там свою диссертацию, прячась от многочисленных шумных домочадцев.

А за старшего брата, кончившего школу в 1955-м, еще платили.

Но плата была, кажется, вполне символической. А потому и отмену ее никто особенно не заметил.

А еще он застал раздельное обучение мальчиков и девочек. А я — уже нет.

И даже помню имя девочки, с которой меня посадили за парту в первом классе. Ее звали Таня Чвилева. Она была отличница и имела хороший ровный почерк. Не то что я.

Во время спектакля «Овод», куда нас привели целым классом, на меня напал такой приступ беспричинного смеха, что меня с позором вывели из зала.

А Лиликанский театр так до сих пор и не поставил эту великую пьесу. Как же так!

Мимо платформы Тайнинская раз в два дня примерно в шесть часов вечера проходил поезд «Москва — Пекин». Мы часто выходили посмотреть, как мимо нас проходит поезд, везущий людей бесконечно далеко.

Мы с тоской и завистью смотрели на лампочки с абажурами за окнами поезда, мы воображали, как пассажиры пьют чай из подстаканников или валяются с книжкой на верхних полках.

И некуда им торопиться. До Пекина ой как далеко. Какое счастье!

Я там побывал, когда впервые приехал в Севастополь. Там жил мой дядя, мамин брат, морской офицер. Это был 1955 год. Я был второклассник.

Город был еще в руинах, оставленных войной. Я видел землянки, в которых жили люди.

Эта панорама произвела на меня невероятно сильное впечатление. Сравнимое только с посещением чебуречной на Малаховом кургане.

Я сразу же начал играть в Нахимова, в Корнилова, в матроса Кошку.

По ночам мне снились нарисованные пушки и настоящие ядра, нарисованные лошади и пристегнутые к ним настоящие телеги.