Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Ох, если бы они знали о некоторых обстоятельствах его биографии…

Впрочем, в Москве есть (или уже был?) роддом имени Крупской. Мало ли что!

Очень хорошо помню, что когда я читал «Маленькую хозяйку большого дома», я в это время ел песочное пирожное. Я и до сих пор люблю читать за едой.

А когда через много лет я раскрыл зачем-то эту книжку и увидел крошки от пирожного, мне почему-то захотелось расплакаться. Не знаю почему.

Когда мы с отцом выходили из мытищинской районной бани, мы ритуально посещали тамошний буфет, где отец выпивал кружку пива, а мне полагался стакан газировки с темно-красным сиропом и конфетка «Ласточка». Почему-то именно она.

Однажды мы со Смирновым играли в смертную казнь. Нашли в сарае топор. Рядом с сараем обнаружилась колода для колки дров. А кого казнить, долго найти не могли. «А давай, — говорит Смирнов, — возьмем у Таньки Синодовой куклу. Все равно валяется без дела за сундуком. Она и не заметит. Она уже давно про эту куклу забыла. У нее новая есть».

Взяли куклу. Отнесли ее во двор. Отрубили ей голову. Правда, не с одного удара, потому что шея была тряпочная и топор в ней застревал.

Потом от греха подальше унесли куклу вместе с отрубленной головой со двора и закопали на пустыре. Танька и правда ничего не заметила.

Я был уверен, что эта башня, которую всегда изображали на праздничных открытках, и есть Кремль. И что товарищ Сталин сидит на самом верху этой башни, может быть, даже внутри красной сияющей звезды и там неустанно работает.

Видимо, я слишком буквально понял слова стихотворения, которое читали по радио: «Над Кремлем плывет колечко. Это Сталин закурил».

«Что же вы, Клавдия Николаевна, пеленки в коридоре вывесили, а даже их не постирали, — с укоризной говорила справедливая женщина Ксения Алексеевна. — Ведь ссаками же пахнет даже на кухне».

«Так это же детские! — улыбаясь, отвечала ей интеллигентная, но не хозяйственная и не очень чистоплотная Клавдия Николаевна. — Детские же не пахнут!»

«Очень даже пахнут», — сердито отвечала Ксения Алексеевна и ногой открывала дверь своей комнаты, потому что руки ее были заняты огромной миской с котлетами.

Сергей Александрович, летчик в отставке, говорил своей жене: «У тебя не „наполеон“ получился, а какой-то „кутузов“». И очень при этом смеялся. Я тоже смеялся, хотя и не понимал, что тут смешного.

А потом узнал, что Кутузов — это тот, кто воевал против Наполеона.

Ну и что смешного?

Колька ( запыхавшись ): Димка, ты еще не записался?

Димка ( удивленно ): Куда?

Колька: Да ты что? В Бригадмил! Милиции помогать! Ты что? Все ребята с нашего курса уже записались! Все спишь! Смотри, так все и проспишь, маменькин сынок! ( Смеется ).

Димка: Ладно тебе! Сам ты маменькин сынок! Где записывают-то?

Бутерброд с вареной колбасой или с домашней котлетой заворачивался в пергаментную бумагу и клался в особое отделение портфеля. Там же лежало теплое сморщенное яблоко, оставшееся со вчерашнего дня. Бумага к концу уроков пропитывалась чем-то жирным, и из портфеля пахло чесноком. Я этого стеснялся.

Этот день мне запомнился тем, что я вместе с родителями оказался почему-то в парке Сокольники. Была очень хорошая погода, и играла громкая праздничная музыка.

Мимо нас прошла старушка, которая, ни к кому не обращаясь, громко сказала: «Будет война! Хрущев паразит!»

Родители чуть вздрогнули, коротко переглянулись и синхронно посмотрели на меня. Я понял, в чем дело. Да не собирался я никому ничего такого повторять! Что вы, ей-богу! Маленький я, что ли?

Однажды, когда мне было года три, я потерялся. Было это так.

Мама отправила меня во двор под присмотром старшего брата. Брат посадил меня на какую-то ступенечку, велел сидеть тихо, а сам побежал играть в футбол. Когда он повернулся, чтобы проверить, на месте ли я, на месте меня не было. Да и во всем дворе — не было.

Началась паника. Прибежала мама. Прибежали соседки. Все кинулись в разные стороны искать ребенка. Опросили всех случайных прохожих. Никто меня не видел.

Одна из соседок, ни на что уже особенно не надеясь, забежала в пожарную часть, находившуюся в двух примерно кварталах от нашего дома. Там она увидела такую сцену. На столе в окружении хохочущих пожарных сидел ухоженный кудрявый мальчик Лева с яблоком в одной руке и с булкой в другой и рассказывал пожарным, что он сирота, что у него нет ни мамы, ни папы и что живет он на улице.

Когда соседка схватила меня и стала нервно обнимать и целовать, один из пожарных сказал ей: «Что же вы, мамаша, за ребенком-то не смотрите?» — «Да я не мамаша», — сказала соседка и потащила меня к выходу. «А может, вы его нам оставите? — говорили пожарные. — Парень-то веселый! А нам тут скучно!»

Кажется, я не очень возражал.

Кляксы были повсюду: в тетрадке, на указательном пальце правой руки, на рукаве, на брюках.

Недавно мне подарили приобретенную на каком-то блошином рынке деревянную ручку с перышком. Совершенно из моего школьного детства.

Я взял ее в руки, дремлющая мускульная память сразу проснулась, и сразу же проснулась вся неизбывная школьная тоска. И припомнились все эти перышки «солдатики», и чернильницы-непроливайки, которые еще как проливались, и кляксы, конечно, бесконечные и неизбежные кляксы.