Вячеслав Репин - Халкидонский догмат. Повесть

Что я мог ему ответить? Своим простодушием он просто вгонял меня в ступор.

— Я остался без работы, должен встречаться с разными людьми, чтобы куда-то устроиться, ― сказал я. ― Не могу махнуть на всё рукой и уехать.

— Да денег у меня п-полно! ― заверил Аверьянов. — Не думай о деньгах…

— Ты же не можешь назначить мне пенсию… по старой дружбе, ― пошутил я.

— П-почему не могу? М-могу! Ты ведь п-писатель. А я б-буду т-твоим м-меценатом. Потом напишешь про меня что-нибудь х-хорошее! ― городил Аверьянов как одержимый. ― Может, п-перенести можно? Твои ф-фстречи… П-подумай!

Поймав на себе его взгляд, полный дружеского участия, я в долю секунды осознал, что если теперь, сию же минуту, не признаюсь ему во всем, то буду долго упрекать себя в этом. Как простить себе такое малодушие?

— Мы уже завтра хотели п-поехать… Так что? ― подстегнул меня Аверьянов. ― Но мы можем и п-перенести… п-поездку.

— Я должен тебе в чем-то признаться.., ― не без усилия над собой выдавил я.

— Признаться?.. Давай, признавайся! ― Аверьянов откинулся на спинку стула. ― Как я, от налогов уворачиваешься? Имеешь т-трех любовниц?.. Елки п-палки, кто бы мог п-подумать, что можно вот так… встретиться в п-Париже.

— Я не могу с тобой завтра поехать, ― членораздельно выговорил я. ― Дело в том, что…

— Жаль! Но я п-понимаю… Я тоже, т-ты ведь знаешь… Мы ведь совсем разные люди ― с моим компаньоном. Но в делах он человек обязательный, он бывший г-г-э-эрушник. А по нынешним временам ― это своего рода капитал.., — опять городил он какую-то чепуху.

Неловко повернувшись, Аверьянов задел рукавом и опрокинул бокал с вином. Бордовое пятно растеклось по белой скатерти. Официант мигом подлетел к нашему столу и стал приводить его в порядок. Аверьянов, непонятно на каком языке, извинялся.

— Я вообще-то редко пью. Эта наша встреча так на меня подействовала, расслабился.., ― оправдывался он, когда официант ушел. ― И вообще, не о том мы всё… Н-не о том… Самое т-трудное для меня, знаешь что было? Раньше я думал, что человек, ну внутри, глубине ― ничего. Он как бы чист внутри, только испорчен жизнью. Но относился я к людям п-плохо. А теперь знаю, человек ― ничтожество, злое, п-подлое существо. Но стараюсь относиться к людям хорошо… Вот что самое т-трудное! Самое т-трудное ― это принять как должное, что всё дурное, всё злое ― это нормально, что по-другому быть не может… Ты понимаешь, о чем я? Нет, я серьезно… Понимаешь?

— Понимаю, ― заверил я. ― Но с таким кредо тяжело жить. Среди волков?

— Невозможно! Сам удивляюсь, как м-меня еще не съели! У одних, правда, застрял в глотке… П-проглотить н-не могут!.. Ты прости… Мне что-то, нехорошо… Я, наверное, опьянел… Где тут p-petit coin?

Я показал ему на перила в левом углу зала, уводившие в подвальное помещение.

Аверьянов вылез из-за стола и, покачиваясь, бочком, поплелся в указанном направлении. Перед тем как исчезнуть на лестнице, он обернулся в мою сторону и благодарно кивнул.

Его долго не было. Я хотел уже идти выяснить, куда он запропастился, как к столу подошел Мустафа. Араб печально повел головой в сторону туалета:

— Господину нехорошо… Ему, наверное, нужно домой…

Я поспешил к уборным. Бледный, почему-то весь мокрый и как-то мгновенно постаревший, Аверьянов стоял вцепившись руками за края раковины и смотрел на себя в зеркало.

— Что случилось?.. Тебе плохо? ― спросил я.

— Н-ничего… Н-немного шатает… Я не пью н-никогда.

Аверьянов осушил лицо и шею носовым платком, отмерил мне вымученную улыбку, дал себя взять под локоть, и мы поднялись в зал.

Мустафа, опасаясь неприятностей, костылял за нами следом.

— А ведь все сволочи, ф-фсе! ― мотал головой Аверьянов, когда мы вернулись за стол. ― Ты не обижайся… От президента, до п-последнего гаишника! Не могу так жить! Н-не могу! Стыдно… Ты понимаешь? Нет, правда, п-понимаешь?

— Понимаю, ― заверил я. ― Я тебя хорошо понимаю.

— Это н-не люди… А я ведь… Я ведь нормальный. Не аутсайдер, как ты. Даже конформист немножко, не обижайся… Я в обществе хочу жить, с людьми, а не в джунглях, понимаешь? ― Аверьянов вдруг перестал заикаться.

Плюхнувшись рядом со мной на стул, он уставился на меня с таким видом, будто видел меня впервые. Потом он стал хлопать меня по плечу, таким образом выражая, по-видимому, признательность — столько доставить всем хлопот!

Давая ему прийти в себя, я успокаивающе кивал Мустафе, который маячил в проеме двери, ведущей на кухню, и не спускал с нас глаз. С Аверьяновым я во всем соглашался. Он же тряс своими дряблыми, слегка порозовевшими щеками и продолжал твердить свое…

— Она мне всё рассказала… ― вдруг вычленил мой слух из его кашеобразной речи. ― С ней впервые такое… Я ей п-простил. К тому же н-не с кем п-п-попало, ― выдавил из себя Аверьянов.

Поймав на себе его взгляд, я не сразу понял, что произошло. В следующий миг я готов был провалиться сквозь землю.

— П-проблема в том, что… Она б-больше не хочет со мной жить… ― Аверьянов как-то весь передернулся. ― Г-говорит, я слишком п-простой!.. Это п-правда, я п-простой. Но н-не очень, ты же знаешь… Помоги мне! Т-ты должен м-мне п-помочь! Т-ты обещаешь? ― Он смотрел на меня умоляюще.

Невольно следя за входной дверью, я вспомнил, с каким выражением лица покинула нас Валентина. И вдруг я понял, что впервые в жизни оказался в подобной ситуации: я не знал, на чьей я стороне, я совершенно не знал, что делать дальше.

— Если бы ты согласился, мы бы сделали вид, что н-ничего н-не произошло, ― настаивал Аверьянов. ― П-послушай: д-давай откроем издательство!.. Я б-буду членом совета д-директоров… вместе с т-тобой. Или найму кого-нибудь! А ты… Ты б-будешь печатать всё, что захочешь… И вообще!.. Только п-пообещай мне, что вы никогда б-больше не увидитесь… Обещаешь?

Сделал над собой усилие, я невнятно изрек:

— Глупо обещать такие вещи.

— Значит, нет?!

Не знаю, кто потянул меня за язык, но я сказал совсем не то, что думал:

— Нет… В этом смысле нет.

Аверьянов примирительно кивнул, облокотился о край стола, подался вперед, наклонился ко мне, словно хотел что-то сказать мне на ухо. Но я попросту не понял его намерений. В следующий миг он схватил меня за шиворот и что есть силы потянул на себя.

Мой локоть сорвался со стола, и вместе мы рухнули на пол.

Лежа на полу, Аверьянов продолжал одной рукой удерживать меня мертвой хваткой за ворот, а другой вцепился мне в шею. В этот миг я, кажется, действительно предпочел бы быть задушенным. Можно представить себе, как безобразно выглядела сцена со стороны. Ресторанная публика, смотревшая на нас, вряд ли понимала, что происходит, ведь минуту назад мы мирно беседовали, и вот вдруг полезли друг на друга с кулаками. Но Аверьянов и вправду пытался меня задушить.