Вячеслав Репин - Халкидонский догмат. Повесть

— Да что с ним? Что произошло? ― не мог я взять в толк. ― Объясни по порядку.

— Он умер… Прямо по прилету… Не доехал до дома… Сегодня были похороны.

В тот же день я купил билет на московский рейс и уже на следующее утро был в Шереметьеве…

Однако через три недели мне пришлось лететь обратно, чтобы привести в порядок свои парижские дела. Мы с Валентиной решили жить вместе.

Я считал, что самый разумный выход из положения — продать московскую квартиру, недавно доставшуюся мне по наследству. Однокомнатное крохотное логово на Трубной я собирался сдавать, чтобы на что-то жить в Париже. Но пока я даже не успел привести его в порядок. На эту сумму, извлеченную с продажи квартиры, можно было приобрести что-нибудь попросторнее за городом, ведь теперь нас было трое: я, Валентина и ее сын Серафим.

К этому решению меня склоняли и жившие на подмосковной даче знакомые, к которым я обращался за советами. Они не один год продолжали ездить на работу в город. Знакомые предложили мне помощь в приобретении двенадцати соток земли. По счастливой случайности землю предлагали под застройку в Абрамцево, прямо на краю академического поселка. Продавался участок за бесценок: двадцать тысяч долларов. Еще и можно было еще поторговаться. Место для обустройства дачной жизни казалось мне идеальным, упускать такой шанс было бы непростительно. Хотя злые языки и утверждали, что ветры гонят в этот район запоганенный московский воздух и что поблизости, в прилегающих полях, в свое время зарывали ядерные отходы, ведь в шестидесятых годах их вываливали прямо в почву. Но в любом случае, вряд ли можно было рассчитывать на то, что удастся купить землю и возвести дом на деньги, вырученные с продажи квартиры.

Валентина предлагала внести свою «лепту». Я отвергал эту идею наотрез, даже в мыслях не допуская, что мы можем воспользоваться ее средствами. Благо, Саша Аверьянов обеспечил семью просторной квартирой на Чистых прудах, дачей на Николиной Горе. Однако Валентина там жить не хотела. На оставленные мужем средства она с сыном могла бы прожить и без меня, и не работая.

Мой план дальнейшего обустройства нашей совместной жизни был принят ею без энтузиазма. Но мы приступили к его реализации. И как это нередко бывает в таких случаях, на первых порах мне очень везло.

Именно в это время одно немецкое издательство решилось на издание одного из моих опусов; рукопись второй год пылилась в редакции. После моих московских собратьев по перу и их похождений по западным издательствам в погоне за гонорарами русскоязычным авторам давно стали платить копейки. Но мне удалось выторговать аванс в три тысячи евро. Эта сумма, в свой черед, явилась отличным поводом для обращения в мой парижский банк за дополнительной ссудой. Под издательский договор, приложив к нему московские договора додефолтовских времен, которые давно обесценились, но фигурировавшие в них ноли всё еще производили впечатление на наивных служащих кредитного отдела банка БНП, в котором я держал свои счета, мне удалось выклянчить нужную сумму. Было очевидно, что я не смогу рассчитаться с этой ссудой до конца своих дней, даже если меня будут преследовать какие-нибудь наймиты со скорострельным оружием. В совокупности средств должно было хватить и на землю, и на постройку рубленого двухэтажного дома девять на девять (таким он был запланирован), и на жизнь в течение первого года.

Бескорыстные знакомые помогли мне нанять строителя: новгородский мужик Витя Беспалов, возводивший в Абрамцеве уже не первую дачу, был готов в виде исключения построить дом всего за двадцать две тысячи долларов и обещал управиться к будущему лету, если получится собрать бригаду, с которой он обычно работал…

Cвои отношения с Валентиной мы, естественно, не регистрировали. Но жить врозь не могли, а годичный срок со дня кончины Аверьянова еще не вышел. В будущем я собирался усыновить мальчика. Я считал, что это мой святой долг, и не только перед ней, перед Валентиной, но и перед покойным отцом Серафима, моим былым товарищем.

Серафим был вылитый папа ― пухленький, ясноглазый, с явными задатками жизнелюба, к тому же не по годам развитый. Волевые черты характера проявлялись в мальчике уже сегодня. Это выражалось в упрямстве, с которым он пытался извлечь внутренности из любой новой игрушки, или заставлял перечитывать вслух одну и ту же сказку по нескольку раз. Чтение книг было его любимым занятием. Одно время я даже стал сочинять для него сам. Но Серафим улавливал в моих небылицах про зверюшек какую-то фальшь. Его интересовал голый сюжет. И после того как он извлекал из моей сказки всю начинку, он терял к ней интерес и никогда не просил прочесть ее еще раз.

На особую роль в отношениях с мальчиком я не претендовал, но мало-помалу начинал испытывать к нему настоящую привязанность. Любить ребенка, даже не своего, оказывается просто.

Валентине же новая жизнь под новой крышей представлялась временной и нереальной. Как она ни старалась, она не могла до конца поверить в возможность подобного существования. Всё казалось ей слишком неожиданным и каким-то идиллическим, в чем она не раз мне и признавалась…

Вечерами на нее находил черный сплин. Внезапные погружения в беспричинную хандру я замечал в ней и раньше. С самого начала нашей совместной жизни я не мог не видеть, что они учащаются. Но пока я даже не знал названия недугу. Стараясь не усугублять ситуацию, я избегал расспросов на эту тему. Она не любила обсуждать свои внутренние душевные проблемы. Ясно было одно: прошлое и пережитое не только не отпускает ее, но постоянно ее гложет. Как ей помочь, я не знал.

Я старался не оставлять ее на даче одну дольше, чем на полдня. Но следовать этому правилу до конца не удавалось. Что ни день приходилось ездить в город. Езды до Абрамцево под семьдесят километров. И только на дорогу в обе стороны уходило полдня…

Дом был отстроен в сроки, в светло выбеленных комнатах стоял запах пакли и древесины. Мы не спеша занимались его внутренним обустройством…

Однажды весной, после сильной грозы, от которой содрогались стены и что-то трещало над головой на новой, еще не просохшей как следует крыше, во всем поселке, в так называемых выселках, вдруг отключилось электричество. Серафим спал. Мы с Валентиной при свечах занимались каждый своим делом. За полночь с улицы стали доноситься голоса. Мы решили, что приехали наконец чинить поврежденную линию электропередачи, и вышли на террасу. Но оказалось, что к соседям на ночь глядя нагрянули гости.

На дворе было свежо. Ночной воздух обжигал щеки. Голова шла кругом от весенних запахов. Возвращаться в дом, к свечам, не хотелось, и мы прошли в сад, уже начинавший зеленеть. Расположившись под высокими соснами, где из старинного домашнего стола я соорудил временный садовый стол, мы стали смотреть на очистившийся от непогоды и усыпанный звездами небосвод.