Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Ханеле хлопотала на кухне. Цудекл, кусая губы, листал книги. Может, не надо ждать до последней минуты? А взять да поехать в Маршинов, увидеть отца, пока не поздно? Правда, борода еще коротковата, а пейсов вообще нет. Но он не может ждать. Цудекл вскочил с кресла: «Я что, с ума сошел? Чего я сижу? Чего жду? О Господи…»

— Ханеле!

— Что случилось?

— Я еду в Маршинов.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас!

— А как же я? Одну меня оставишь?

— Надевай парик и пошли.

— Да не могу я так все бросить и куда-то побежать!

Ханеле пообещала, что назавтра будет готова. Цудекл пошел на вокзал узнать, когда поезд. По дороге он стал размышлять о своей жизни. Когда-то он был преданным сыном. Когда отец заболел, Цудекл читал псалмы, поливая книгу слезами. Но с тех пор как он стал светским человеком, в нем появилась жестокость. Отец выплевывает легкие, а он сидит себе в Варшаве. Они уже несколько лет не виделись, будто у Цудекла память отшибло. Дни идут, а он ни разу не вспомнил, что у него есть отец, который лежит при смерти. Он, Цудекл, хуже убийцы…

В Маршинове было тихо. Уже не одну неделю говорили, что душа ребе скоро вознесется на небеса, но он, слава Богу, был еще жив. При легочной болезни ничего нельзя предугадать. Еще два года назад доктор Зонбек, типун ему на язык, утверждал, что дни ребе сочтены, но Всевышний продлил жизнь реб Йойхенена. Он уже не вставал, не принимал у себя хасидов, разве что пару раз принял самых близких. Ребе полулежал на кровати. Посматривал в «Зогар», засыпал, просыпался и снова брался за книгу. Ему еще не было пятидесяти, но он выглядел стариком. Борода совсем побелела, руки стали такими тонкими, что трудно было наматывать ремешок филактерий. Лицо побледнело, как у покойника. Глаза постоянно слезились. Ребе кашлял кровью. Еще недавно он мог выпить стакан горячего молока, съесть ложку бульона, но теперь желудок не переваривал даже такой пищи. Ребе поддерживал силы лишь глотком сладкого чая. Мендл ему уже не прислуживал, все заботы о ребе взяла на себя Ципеле. Она тоже выглядела гораздо старше своих лет. Лицо — сплошь в морщинах, как у древней старухи. После смерти Калмана Ципеле больше не носила чепца, но стала повязывать голову платком. Не так давно она потеряла сестру, затем отца, а теперь и муж вот-вот отдаст Богу душу. Ципеле ходила на кладбище и молилась за реб Йойхенена на могилах праведников. Она не раз собиралась написать Цудеклу, чтобы тот приехал, но как он явится сюда с бритым лицом, без пейсов, одетый, как гой? Весь Маршинов с ног на голову перевернется.

— Выпей хоть каплю молока, ради меня, пожалуйста…

Ципеле склонилась над кроватью ребе, стакан дрожал у нее в руке. Ребе заложил книгу пальцем с потрескавшимся ногтем.

— Спасибо, не надо.

— Прошу тебя, выпей. Подкрепись немножко.

— Не могу…

— За что такое горе на мою голову? — всхлипнула Ципеле.

— Ну, тише, тише. Не гневи Господа…

Ребе хотел ее утешить, но не мог произнести ни слова. О чем она, при чем тут горе? Душа дается не в дар, а в долг, и никто не вправе решать, когда должник обязан ее вернуть. Главное, чтобы он, не дай Бог, ничем не запятнал душу, которая спускается к нему от небесного трона, не запачкал ее, не осквернил грехами. Остается только уповать, что Всевышний будет милосерден к своему рабу. Но сказать это вслух ребе уже не мог, только с нежностью посмотрел на Ципеле. Это его жена, мать его детей. Поначалу, после свадьбы, она иногда вела себя слегка нескромно, громко смеялась, могла сказать острое словцо, что реб Йойхенену не очень-то нравилось. И наряжаться любила, красивую одежду носить, бусы. Но теперь-то она уже бабушка, эти глупости, слава Богу, давно прошли. А лицо только прекрасней стало. Очень похожа на маму, царство ей небесное. Да, красота — это обман, но с возрастом она уходит, а праведность остается. Ципеле наклонилась ниже.

— Может, чуть-чуть бульону?

— Нет, спасибо, не могу.

— Прими лекарство!

— Пожалуйста, не надо.

Ципеле хотелось разрыдаться, но она заставила себя сдержаться, чтобы не огорчить праведника. Постояла немного и вышла, ломая руки. Ребе опустил веки. Хотя окно было занавешено, свет с улицы резал глаза. Реб Йойхенену даже одно слово трудно было произнести, он мог только лежать без движения. Хотелось покоя, тишины. Ему мешал даже птичий щебет в саду. Ребе размышлял. Его послали в этот мир служить Всевышнему, но служил ли он как должно? Он не всегда усердно изучал Тору, бывало, ему в голову приходили грешные мысли, он сомневался в провидении. И, несмотря на это, его выбрали ребе, пастырем. И как же он кормил свое стадо? Слишком мало внимания уделял он беднякам, равно как детям и юношам, которые потом сошли с правильного пути. Это он, Йойхенен, виноват. Не привил народу веры, не зажег в еврейских душах огня… Ребе долго лежал, ни о чем не думая и прислушиваясь к своему телу. В животе бурчало, зудела кожа на груди и спине. Ребе чувствовал, что последний клочок легкого хочет вместе с кашлем вырваться наружу. Было жарко, стало трудно дышать. Хотелось откашляться, но и на это уже не хватало сил. В голове проносились мысли, но ребе не мог их поймать. Обрывки библейских стихов, изречения Талмуда, комментарии. Кто-то у него внутри читал Тору, пояснял, толковал, но ребе не мог понять, о чем идет речь: «Наверно, у меня жар». Ему стало страшно. А вдруг это сатана? Бывает, он приходит искушать умирающего. Когда-то ребе убеждал евреев в синагоге не поддаваться дьявольским искушениям, но кто знает, выдержит ли их он сам? В нем сидела тихая боль, но не телесная, а душевная. Он много лет надеялся на откровение, на знак свыше. Праведникам является пророк Илия, они при жизни поднимаются на небо, видят там ангелов и мудрецов Талмуда. Бааль-Шем-Тов возносился в небесный шатер и говорил с Мессией. Даже более поздние, не столь великие удостоились восхождения. Каждому воздалось по заслугам, а он, Йойхенен, видно, оказался недостойным. Ему придется умереть в темноте. Что ж, он давно с этим смирился, тому причиной его грехи, они возвели вокруг него стену. Если глаза закрыты, они не видят, если уши заткнуты, они не слышат. Кто погружен в материальность, тот не постигнет духовности. И все же его охватила печаль. Но вдруг? Вдруг позже и ему будет позволено что-то увидеть? А если нет? Если его душу отправят обратно, и она вселится в какое-нибудь животное, может, даже в лягушку? Если он один из тех нечестивцев и насмешников, которые недостойны узреть Дух Божий? Хуже всего, что именно сейчас, когда он лежит на смертном одре, в него закрались сомнения. Вспомнилось, как утверждают безбожники: нет ни Закона, ни Судии. Ничего нет, всё — лишь игра природы, случайность. На ум пришел стих: «А мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния» [207] Екклесиаст, 9, 5. . Как же Екклесиаст мог такое сказать? И почему в Торе нет ни слова о бессмертии души? Может, саддукеи [208] Саддукеи (одна из еврейских религиозных школ, существовавшая во II в. до н. э. — I в. н. э.), согласно некоторым источникам, отрицали бессмертие души. , Боже упаси, правы?.. «Вот и потерял я долю в царствии небесном, безбожником умираю!..» Реб Йойхенен начал молиться: «Господи, смилуйся надо мной! Огради от таких мыслей! Не за мои заслуги, но за заслуги предков…» Вдруг он улыбнулся: «А если и попаду в ад, то что? Величие Создателя от этого меньше не станет». Вспомнил, как дед иногда говорил: в аду тоже люди, а не козы…