Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Клара попыталась представить себе Америку, Нью-Йорк, Ист-Бродвей. Как он выглядит? Похож на Варшаву или Париж? Как поезда могут идти над крышами? Какие там дома? Похож ли Сентрал-парк на Саксонский сад? Вот Александр. Он живет в двенадцатиэтажном доме возле Сентрал-парка. Над крышей пролетают скорые поезда, а внизу расхаживают янки, негры, китайцы, испанцы, евреи. Кричат, громко разговаривают, смеются. Весь Нью-Йорк — огромный маскарад, бесконечный карнавал. Александр носит цилиндр и говорит по-английски. У него с балкона виден Атлантический океан. Со всего мира, из Индии, Китая, Японии, Европы приходят корабли, с них сгружают чай и кофе, сахар и меха, которые импортируют из Сибири дети Миркина. Разъезжают в каретах леди и джентльмены в цилиндрах. Матросы заходят в скромные домики под красными фонарями. Повсюду звучат музыка и смех, веселье и танцы не прекращаются всю ночь. Напротив, через улицу, — знаменитые бродвейские театры, цирки, кабаре, рестораны и «Метрополитен-опера», где выступают величайшие певцы и певицы из Европы…

А ведь она, Клара, могла бы сейчас быть там, в этом чудесном, светлом городе, в том самом доме на Ист-Бродвее. Могла бы сидеть с ним и Фелюшей на балконе и смотреть на Сентрал-парк и острова в Атлантическом океане. Наверно, они хорошо видны через подзорную трубу. После ужина они с Александром отправили бы Фелюшу спать, а сами поехали в оперу. Потом вернулись бы домой и легли в постель. Интересно, какие там спальни, какие кровати… В Нью-Йорке она бы вылечилась от камней. Ципкин вовремя поставил бы диагноз, и она не запустила бы болезнь. Началось с того, что у нее стало слегка побаливать сердце. Можно жить, если знаешь зачем. Газеты пишут, что в Америке все женщины выглядят молодо. Шестидесятилетние дамы находят юных любовников, а с мужей после развода получают алименты, четыреста долларов в неделю… Даже Соня, простушка Соня нашла в Америке свое счастье. Ее муж Яцкович, бывший социалист, открыл фабрику дамского платья. Пришла в голову глупая мысль: есть ли у его фабрики трубы? А зачем трубы швейной фабрике? Разве только чтобы пар от утюгов выходил…

Однако к чему эти пустые мечты? Клара осталась в Варшаве одна-одинешенька, живет за счет Саши, а он ее не балует. Фелюша растет без отца. Клара больна. Смерти она не боялась, но что будет потом? Что случится через минуту после того, как ее душа покинет тело? Вдруг и правда есть рай и ад, ангелы и черти? Вдруг ее будут привязывать к скамье и подвешивать на цепях? Или ей предстоит скитаться по безлюдным лесам, среди змей и скорпионов? Клара часто думала, что надо раскаяться. Но она даже не знала, как это делают. Вот теперь было бы хорошо, если бы рядом оказался такой человек, как Калман. Саша пообещал, что будет читать по ней поминальную молитву, но разве можно ему доверять? Да и толку-то от его молитвы. Как бы хуже не стало…

Клара закрыла глаза. Пачку писем она засунула под подушку. Старый хирург сказал прямо: можно прооперировать, но он не гарантирует, что операция пройдет успешно. У Клары было тяжело на сердце.

Когда она не была больна и одинока, Клара редко видела сны, но теперь, когда она неделями не встает с постели, сновидения набросились на нее, как саранча. Клара еще не успевала закрыть глаза, как что-то начинало сниться. Она опять была с отцом, с Гришей или Александром. Иногда ей грезилось, что она живет в замке, а Калман ей не муж, а свекор. Бывало, замок сливался в одно с квартирой Александра в Америке. Ямполь и Нью-Йорк становились единым целым. Наверху идут поезда, а внизу веселятся русские офицеры. Клара танцует то с одним, то с другим, ее тело стало легким-легким. Вдруг она взлетает. Танцующие останавливаются, смотрят, вытаращив глаза, и указывают на нее пальцем. А она парит в воздухе, движется медленно и плавно, как летучая мышь. Играет музыка. За распахнутыми окнами шумит ночной Атлантический океан, таинственный, темно-зеленый, как бутылочное стекло. Волны вздымаются так высоко, что непонятно, как они не затопят салон Александра. «О Господи, я лечу! — говорит себе Клара. — Можно летать и без крыльев…» Она открыла глаза и посмотрела на часы. Продремала пять минут. Вошла Луиза, низенькая, седая — одинокая душа.

— Лекарство для мадам!

— Ага, мерси боку.

— Может, мадам выпьет чаю?

— Попозже. Там, в шкафу, есть такая толстая книга с застежками. Луиза, принеси ее мне.

— С золотыми буквами на корешке? Молитвенник?

— Да. Откуда ты знаешь? Ты что, по-еврейски читать умеешь?

— О, мадам, я знаю все.

Луиза вышла и вернулась с молитвенником. Давным-давно Калман подарил его Кларе на их свадьбу. Долгие годы книга пылилась в шкафу. Клара несколько раз даже собиралась ее выбросить или отнести в какую-нибудь синагогу. Но вот настало время взять молитвенник в руки. Молитвы переведены на идиш, кроме них были в книге и разные притчи. Когда Клара была маленькой, отец приглашал для нее учителей древнееврейского, и она не забыла алфавит. Клара начала читать: «Господи милосердный, я, Твоя рабыня, стою перед Тобой, изливая свою молитву. Мои колени дрожат, моя душа в смятении. Кто я, чтобы раскрывать уста перед Тобою? Всего лишь плоть и кровь, погрязшая в бесчисленных грехах. Но Ты, Отец наш небесный, добр и милостив, не отвергаешь Ты молитвы несчастного. Услышь, Господи, мой плач, собери мои слезы в бурдюк. Ты помнишь, что мы — всего лишь прах, мимолетный сон, недолговечная тень, цветок, что вот-вот увянет. Это Ты, Господи, вдохнул душу нам в ноздри, придал жизнь нашим телам. Мы — творения Твоих рук…»

Когда-то эти слова казались Кларе нелепыми. Она, смеясь, даже показывала гоям, как еврейка зажигает свечи, произносит благословение над куском хлеба и размахивает пальмовой веткой. Но теперь Клара не могла смеяться над молитвами. Пусть их язык старомоден, но разве человек не погряз в грехе? Разве он не подобен тени, которая скоро исчезнет, и цветку, который скоро завянет? Она бы что угодно отдала, лишь бы узнать, правда ли, что на небе есть Бог, который присматривает за человеком и слышит его молитвы. Или, как рассказывал ее отец, на небе нет ничего? Монгольфьер поднимался выше облаков, но там не оказалось ничего, кроме воздуха. И Александр говорил то же самое. Твердил, что Землю никто не создавал, миллионы лет назад она оторвалась от Солнца и постепенно остыла. После смерти от человека остается то же, что от кошки или хорька: тело съедают черви, а души не существует.

А если так, то зачем жить? Не лучше ли и вовсе не рождаться на свет? С другой стороны, кто знает? Может, поднимись воздушный шар еще выше, что-нибудь бы обнаружилось…

Клара отложила молитвенник и повернулась к стене. Сколько это будет продолжаться? Сколько она будет мучиться из-за камней и больной печени? Хоть кто-нибудь к ней на похороны придет? Саша часто уезжает. Когда ее будут провожать в последний путь, он может оказаться где-нибудь в России. Александр, конечно, даже ничего не узнает. Закопают ее где-нибудь у кладбищенской ограды, и вскоре все забудут, что жила такая Клара на свете. А если и не забудут? Если даже похоронят на первой аллее и поставят мраморный памятник с золотыми буквами, что с того? Если человек не лучше хорька, почему его не забыть, как хорька?